Платье шуршало так громко, а на вокруг было так тихо. И темно. И холодно. Но она упрямой тенью скользила по пустынным улицам, пугаясь каждого шороха. Нянюшка говорила… ночью девушке нельзя ходить одной. Нянюшка много чего говорила. Учила опасаться колдунов, а теперь… Не смотря на круг света, отбрасываемого покачивающимся на ветру фонарем, дверь казалась страшнее улицы. Постучать. Надо только подняться на ступеньку, схватить тяжелое кольцо, и постучать. Три раза: раз, два, три… а потом дверь откроют, впустят внутрь, выслушают и можно будет выплакаться на плече Ариса. Арис такой красивый, такой… а колдун… нельзя за колдуна. Даже если батюшка велит. Постучать… но рука не поднимается. Батюшка велит. Батюшка всегда знает лучше. Но Арис… Арис шептал горячие слова на ушко, Арис тайком дарил подарки, приносил цветы.
Красиво. И та брошка, в виде бабочки, с тельцем из сапфира… она такая красивая… А жених… колдун проклятый:
— Ты должна решиться, душа моя, — шептал вчера на балу Арис, легко касаясь ее ладони при танце. — Как можно? Такую красавицу, как ты, и за колдуна. Говорят… Много чего говорят. Няня как услышала, за кого ее кровинушку отдать собираются, всю ночь проплакала, все шептала, что матушка бы никогда не позволили. Матушка такая милая была, такая хорошая, только умерла рано… в лихорадке сгорела. А потом няня помогла и ключ у батюшки выкрасть, и из дома потихоньку выйти.
— Боги тебя да хранят, — плакала она, отпуская девушку в ночную тьму. — Боги да хранят… А идти-то было недолго: через слабо освещенный фонарями мост, через пустынный теперь парк, потом вправо, влево, и вот она — заветная дверь, а за ней спасение. Лейла не хотела выходить за колдуна! Постучать… надо постучать…
— Куда собралась, красавица? — он появился так внезапно, что Лейла чуть было не закричала от ужаса. Но рука в перчатке предусмотрительно зажала ей рот, а другая обхватила за талию, не позволяя вырваться.
— Тише! Слово даю, что тебя не трону. Успокоилась? Лейла кивнула, почему-то поверив.
— Волосы то какие… как шелк, — незнакомец тронул тугой локон, на миг накрутив его на палец, и Лейла вдруг почувствовала себя свободной. Но далеко не счастливой. Странно… в объятиях незнакомца было так приятно…
— Ты в этот дом, белокурая? Она вновь кивнула, силясь улыбнуться.
— А чего же этим ходом? Этим друзья не ходят. Я тебе другой покажу… там интереснее… Лейла нахмурилась. Что это за ходы, что это за незнакомец, который такие вещи говорит! Глупости говорит! Арис милый, благородный, и дом ему под стать: там дурных вещей не водится… И гостей, что через потайные ходы проскальзывают, не водится… Честным людям скрывать нечего!
— Покажи! — голос хрипит… предатель. И коленки дрожат, не держат. А когда незнакомец делает шаг вперед, вновь оказываясь близко, становится сладко… и дышать трудно.
— Откуда ты взялась такая, м? — шепчет в ухо незнакомец, и его дыхание жаром щекочет шею. — Белокурая…
— Так мы идем или нет? — выпрямилась Лейла. Нельзя… мужчине нельзя подходить так близко. Но приятно же… — Руки убери… не с кухаркой разговариваешь!
— Ой, какая ты, — сразу же сдался незнакомец, и Лейла с облегчением поняла, что может дышать… и вновь почувствовала странное разочарование… почему-то хотелось, чтобы незнакомец подержал ее в объятиях чуть дольше. Хотя бы чуть-чуть. Завтра попросит Ариса отвести ее в храм. Будет на коленях стоять у статуи богини-матери и вымаливать прощение, потому что… потому что смотрит в чуть поблескивающие в свете фонаря глаза незнакомца и более не хочется ей ни к Арису, ни к кому-то на свете… родинка.
Над верхней губой у него родинка. Хочется до нее прикоснуться пальцами, увериться, что она настоящая, а не какая-нибудь соринка… и сами губы его, жесткие, красиво очерченные, как у батюшки на картине… Лейла днями могла возле картины в детстве стоять и шептать:
— Батюшка, красивый… а мой муж тоже будет красивый…
— Будет, доченька, будет, — смеялся батюшка, и Лейла прижималась к его плащу, чувствуя крепкую смесь запаха табака и лошадиного пота. Губы незнакомца слегка дрогнули, сложились в злую улыбку. Родинка дернулась…
— Мы идем или нет? Он подал руку, и Лейла оперлась на его локоть, чувствуя себя неуверенно и счастливо одновременно. Незнакомец поднял с земли нечто, оказавшееся прикрытым тряпкой фонарем, и они обошли угол, остановились у глухой стены…
— Дверь, — сказал он, оглядываясь.
— Где? — прошептала Лейла, пялясь в слабо освещенную каменную кладку. Мужчина шагнул вперед, провел рукой по едва видимой в кладке трещине, и Лейла вновь с трудом удержала крик: трещина начала на глазах разрастаться, в ней показался свет, и вскоре в стене ярким пятном высветилась дверь, а на фоне двери — страшная фигура.
— Кто? — спросила фигура, оказавшаяся неприятно пахнущим и неопрятно одетым верзилой.
— Девушку привел, — голос незнакомца был на диво тихим и подобострастным, — новенькую. Верзила шагнул вперед, откинул капюшон Лейлы на плечи, подвинув фонарь так близко, что в глаза брызнуло светом, а в нос — запахом горелого масла.
— Хороша, — присвистнул верзила. — Хозяин обрадуется. Заходи. Внутри оказалось тесно, темно и душно. Незнакомец фонарь совсем затушил, взял Лейлу за руку и повел по коридору. И как только видел, куда идти? Но шел уверенно… Поворот, запах сдобы. Еще поворот, ступеньки вниз, влево и яркий, красный свет в глаза… и вновь рука в перчатке затыкает рот, а незнакомец вжимает ее в стену, грубо, безжалостно. И шепчет на ухо:
