(Образцы иностранной литературы)
Войдя в вагон, Поль Дюпон увидел прехорошенькую блондинку, сидевшую в одиночестве у окна и смотревшую на него странным взглядом.
— Ого! — подумал Дюпон, а вслух спросил:
— Вам из окна не дует?
— Окно, ведь, закрыто! — засмеялась блондинка и лукаво взглянула на него.
— Разрешите закурить?
— Пожалуйста. Я люблю сигарный дым.
— Увы! К сожалению, я не курю, — вздохнул Поль. — Разрешите узнать, как ваше имя?
— Луиза.
— Луиза?! Ты должна быть моей! С первой встречи, когда я тебя увидел…
— Ах, плутишка! — сказала Луиза, открывая свои объятия.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оправляя прическу, Луиза спросила любовника:
— Ты куда?
— В Авиньон.
— И я тоже.
Поезд подходил к вокзалу. Из вагонов хлынула публика, и они расстались. Поль взял извозчика и поехал в замок своего друга д'Арбиньяка.
Д'Арбиньяк очень ему обрадовался.
— Сейчас познакомлю тебя с женой. Лу-иза!
Поль Дюпон вздрогнул.
— Ка-ак! Это вы?!
— Вы… знакомы?!
Молодая женщина улыбнулась и, глядя на мужа ясным взглядом, сказала:
— Да! Мы ехали в одном и том же вагоне и премило убили время… Надеюсь, что и тут вам будет так же хорошо…
— Браво! — вскричал виконт д'Арбиньяк.
Томми О'Пеммикан добывал себе скромные средства к жизни тем, что по вечерам показывал в уайт-чапельском кабачке Сиднея Гроша свое поразительное искусство: он всовывал голову в мышеловку, в которой сидела громадная голодная крыса, и после недолгой борьбы ловил ее на свои крепкие, белые зубы… Несмотря на то, что животное яростно защищалось, через минуту слышался треск, писк — и крыса, перегрызанная пополам, безжизненно падала на покрытый кровью пол гигантской мышеловки.
Мисс Сьюки Джибсон упросила своего отца однажды сделать честь Сиднею Грошу и навестить этого старого мошенника в его берлоге.
Отец сначала ужаснулся. («Ты — девушка из общества — в этом вертепе?»), но потом согласился, и таким образом, однажды в туманный лондонский вечер среди пропитанных джином и пороком джентльменов — обычных посетителей дяди Сиднея — очутилась молодая, изящная девушка с пожилым господином.
Представление началось. Томми вышел, пряча свои жилистые кулаки в карманы и равнодушно поглядывая на метавшегося по клетке обреченного врага.
Все придвинулись ближе… И вдруг раздался звонкий девичий голос:
— Держу пари на тысячу долларов, что этому джентльмену не удастся ее раскусить!
— Годдэм! — крикнул хрипло подвыпивший американский капитан с китобоя «Гай Стоке». — Принимаю! Для Томми это все равно, что орешек. Ставлю свою тысячу!
— Томми, не выдай! — заревела толпа.
Томми О'Пеммикан, не обращая внимания на рев, смотрел на красивую девушку во все глаза. Потом вздохнул, всунул голову в клетку и… крыса бешено впилась ему в щеку.
— Что же ты? — взревели поклонники. — Что с ним? Это первый раз. Болен ты, Томми, что ли?
— Годдэм! — вскричал хриплый китобой, — он ее не раскусил, но я его раскусил! Он в стачке с девушкой!
Загремели выстрелы… Томми прыгнул, как тигр, и отбросив ударом кулака китобоя, ринулся к выходу!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда Джибсоны выбрались из адской свалки и побежали по туманной улице, Сьюки наткнулась на что-то и вскрикнула:
— Это он! Это мистер Пеммикан… Он ранен! Нужно взять его к нам домой.
— Удобно ли, — нахмурился отец, — постороннего человека.
— All right! — вскричала Сьюки решительно. — Постороннего неудобно, но будущего моего мужа — против этого никто ничего не скажет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Лотта! — вскричал Генрих, хватая свою женушку за руку. — Это что такое? Что ты от меня спрятала?
Лотта закрыла лицо руками и прошептала:
— О, не спрашивай меня, не спрашивай.
— Покажи! Это, вероятно, записка! У тебя есть любовник?!
Лотта молча заплакала:
— Бог тебя простит!
— Покажи!!
— Нет! — сказала Лотта, смело смотря ему в глаза. — Ни за что!
— В таком случае — вон из моего дома!
— Я уйду, — прошептала Лотта, глядя на него глазами, полными слез, — но позволь мне вернуться 28 июля.
— Вздор! К чему эти комедии. Вон!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был день 28 июля.
У Генриха собрались гости и родственники, так как был день его рождения — одной только Лотты, любимой Лотты, не было.
Где она бродила, изгнанная мужем?
— С днем рождения тебя! — вскричал отец, поднимая бокал.
Вдруг дверь распахнулась и вошла исхудавшая Лотта. — С гордо поднятой головой она подошла к столу, в котором месяц тому назад спрятала что-то тайком от мужа.
Она открыла ящик стола, сунула туда руку и… вынула пару теплых туфель, вышитых гарусом.
— Вот, Генрих, почему я не могла показать… это сюрприз.
— Прости меня, Лотта, — вскричал Генрих, обливаясь слезами. — Я не имел права тебя подозревать…
Лотта вся вспыхнула и бросилась мужу в объятия.
— Вот видите, — сказал отец, — как вы были легкомысленны. Пословица говорит, что нужно сначала хорошенько расспросить, что за вещь заключалась в столе, и если эта вещь была невинного характера, то не нужно обращаться так сурово со своей маленькой женкой. Теперь вы достаточно наказаны, и в будущий раз это не повторится!
