Я помню домик у реки,
Сосновый лес вокруг.
Овраг, в котором тек ручей,
И за рекою луг.
И нас, по целым Божьим дням
Плескавшихся в реке.
И мамин смех, и сосен шум,
И камешки в руке.
Я вновь недавно в те места
Пришел издалека.
Разрушен дом, и лес сгорел,
И высохла река.
Всё было чуждым, как во сне,
Мне кажется с тех пор,
Что жизнь моя приснилась мне
И снится до сих пор.
И значит темная вина,
Лежащая на мне, -
Лишь тень, мелькнувшая на миг
В счастливом детском сне.
И значит, скоро я проснусь
И, выпив молока,
По тропке вниз туда помчусь,
Где плещется река…
"Das Boot"
Сергей Калугин, "Оргия праведников"
— Вырядилась! Тетушка Мирта поставила на лавку в сенях тяжелое ведро и, подбоченившись, оглядела племянницу.
— И куда собралась? — строго поинтересовалась женщина.
— На поляну, у реки, — проговорила Юлия, — хочу порисовать немного. На пленере. Мирта поморщилась:
— Ты мне тут умными словечками не бросайся. Мы, деревенские, в отличие от вас, городских, акадэмий не кончали! — сделав акцент на ошибочном произношении, резко сказала женщина. — Но поболее вашего знаем! На-ка вот, возьми, — она протянула племяннице широкий белый платок, расшитый алыми маками, — плечи и шею прикрой. А то при твоей белокожести обгоришь, как рак. Девушка послушалась, вежливо поблагодарила и не преминула покрасоваться перед большим, висевшем в сенях, зеркалом, что отражало её полностью. Платок и впрямь удивительно шёл к лёгкому сарафанчику в мелкий цветочек и кокетливой красной соломенной шляпке с небольшими полями, идеально обрамлявшей прелестное личико девушки. Тетушка окинула юную красавицу оценивающим взглядом и улыбнулась:
— Да хороша! Слов нет, как хороша! Всем парням в деревне голову вскружила.
— Ой, тётя Мирта, даже не начинайте! — досадливо поморщилась Юлия, всем своим видом давая понять, как устала обсуждать эту тему.
— Мы с мамой уже всё решили: сначала выучусь, карьеру сделаю, а потом — свидания и всякие романтические ахи-вздохи!
— Да уж, — покачала головой Мирта, — твоя мама умеет решать!
Потому и дочь растит одна!
— Вы не понимаете! — вспылила Юлия. — Нам с мамой никто не нужен. И сами проживём!
— Ага, то-то она тебя сюда и сбагрила, что ты больно ей нужна.
Да хахаля твоя матушка завела, а тебя — с глаз долой, чтобы не мешала личную жизнь устраивать. А потом — поставит тебя перед фактом: этот олухбудет жить у нас… — тетушка скопировала манерный говор горожан.
— Ну почему сразу олух! — обиделась Юлия, зло заталкивая в холщовую сумку этюдник.
— А потому что твоей матушке нужно обязательно быть «сверху» — она же волевая и сильная. Какой мужик потерпит?
— Вы её совсем не знаете! — возмутилась Юлия, и щеки её залил яркий румянец гнева.
— Да уж поверь, детонька, знаю получше твоего. Чай, на один горшок ходили и под этой самой крышей, — она указала пальцем в потолок, — родились. Это теперь она у нас важная, городская. О родной сестре раз в десять лет вспоминает. И то, когда дочь нужно подальше отослать. Юлия не ответила, она выскочила во двор и недовольно хлопнула калиткой. Тетушка только головой покачала да перекрестила поветрулю вслед.
Нынче привиделась ей племянница в дурном сне — будто глядится-глядится в зеркало, то самое, что в сенях, а оно возьми и тресни. Ох, не к добру. Старики верили, что увидеть, как бьётся зеркало — к трагедии в любви: мол, будет она разбитой. Только разве Юльке это докажешь. У них, городских, на всё наука есть. А что помимо — глупость и суеверие. Мирта пошла в дом — нужно пирогов напечь к возвращению обиженной.
* * *
Юлия устроилась на холмике недалеко от деревенской околицы. Вид открывался живописный: излучина реки, убегающей к лесу, луг в пёстром наряде разнотравья, щетина соснового бора, казавшегося несколько мрачным на фоне окрестного великолепия. Лето в этих краях было недолгим, поэтому сейчас будто норовило вовсю насладиться возможностью носить яркое: ему ведь всегда шло. Несмотря на утро, над поляной дрожало марево зноя. Шлейфом висел в воздухе горьковато-приторный аромат дягиля. Его зонтики покачивались, возвышаясь над прочими цветами и травами, словно академические шапочки профессоров. Казалось, дягилю ведома какая-то главная тайна мира, и потому он так важничает и заносится. Юлия улыбнулась мысли нарисовать дягиля профессором, а другие растения — студентами в аудитории. Достала этюдник и грифель и принялась делать набросок. Учёбу она любила, как и свою будущую профессию, — Юлия училась на дизайнера — и сейчас скучала по лекциям и коллоквиумам. А ещё — по университетским подружкам, которые, коварные, подняли её на смех, когда она сказала, что едет к тётушке на Север.
— Что, ссылка? — прокомментировала Светлана.
— И как это тебя угораздило? — посочувствовала Миранда. Сами они в тот же день купили билеты на самый дорогой южный курорт. Юлия хотела с ними, но спорить с матерью не отважилась. Ведь мама аргументировала очень весомо:
— Подальше от суеты и смога, — сказала она. — Ты же помнишь, доктор велел при твоей ипохондрии больше времени проводить на природе и на свежем воздухе. И теперь Юлия, вспомнив это напутствие, согласилась: здешняя первозданная природа успокаивала, гармонизировала внутренний мир, как выражался её лечащий врач. Солнце взбиралось всё выше и улыбалось всё ярче. Но девушка тому совсем не радовалась. Наоборот, она плотнее закуталась в платок: не хотелось портить загаром свою аристократическую бледность, которой Юлия весьма гордилась. Но бахрома мешала рисовать. К тому же от медвяного запаха трав голова шла кругом. Девушка отложила этюдник. Нужно спуститься к реке и немного освежиться, решила она, и пошла с пригорка вниз. Пристроившись на камешке, что круглым мостком нависал над водой, Юлия наклонилась к реке и зачерпнула в горстку освежающей влаги.