Сергей Семенов
ПЕТЛИ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ УЗЛА
Главы из романа (журнальная публикация)
1.
В монастырском саду злобно зашипели деревья: ветер на них налетел совсем неожиданно, а старые деревья не любили ничего неожиданного; августовские сумерки ползли такие приторные, такие бархатные, - и вдруг этот ветер!
Но - ударил гром; по листве захлестали плети дождя.
Ни ветер, ни дождь, опечалившие своею внезапностью старый сад, не вызвали, казалось, никакого живого отзвука в строгом двухъэтажном здании - в глубине сада, влево от группы монастырских церквей. В течение ста сорока лет привыкло оно именоваться Большой монастырской гостиницей. Пусть же теперь жесткие, пятиминутные люди, сменившие медлительных чернецов в подрясниках и клобуках, именуют его N-ская губернская чрезвычайная комиссия... Оно и под секущими плетями дождя продолжает посматривать на старый монастырский сад все с той же неизменившейся хмурой строгостью, словно уверяя этот старый сад в вечной неоспоримости права на свое существование. В его остановившихся зрачках-окнах не замелькали встревоженные лица, ставни не захлопали, спасая человечий уют; и только часовой, стоявший у главного крыльца, отступил в глубину.
Зато, вправо от церквей, в Малой монастырской гостинице, а ныне: общежитии работников Губчека, произошло все по-человеческому. С ударом грома появились в окнах быстрые руки, защелкали задвижки, задернулись занавеси, - и здание точно съежилось, точно спряталось в себя же. Единственное окно во втором этаже, оставшееся незакрытым, выглядело испуганным и нелепым в своей неразумной откровенности. По спискам заведующего общежитием тов. Бурова, комната с этим окном числилась за полномочным инспектором Губчека - товарищем Котляром.
--------------
Котляр был дома; сидел за письменным столом, опустив голову на поднятые руки и дверь за собою заперев на ключ.
Настольная электрическая лампа, на высокой подставке, бросала тупой свет на верхушку его наклонившейся, коротко стриженой головы; свет выхватывал прижимавшиеся к виску мертвые пальцы руки и захватанный, видимо давно немытый стакан с остатками чая. Котляр перечитывал "Дело" профессора биологии Николая Петровича Дарченкова; на обложке "Дела" была пометка: "Осведомительный Архив".
Четыре с лишним месяца назад, когда Котляр только еще принимался за свою работу в N-ской губернской чрезвычайной комиссии, он обнаружил "Дело" Дарченкова - в числе прочих, находившихся в "Осведомительном Архиве". Тогда интереса оно не вызвало. Стопка подшитых бумаг лишь говорила, что профессор проживает в городе не более года; все это время занимался безрезультатным устройством в городе биологической станции; все это время исправно получал ответственные пайки - и на себя, и на жену, и на двух молодых девиц, проживавших с ним в качестве учениц. Тут же были приложены три доноса местных обывателей: первый из них сообщал, что Дарченков занимается изучением неизвестных, но таинственных книг, по три пуда весом каждая; другой: Дарченков - колдун; и третий: Дарченков устраивает у себя неразрешенные спиритические сеансы. Еще далее были приложены протоколы обысков. При одном из обысков таинственные книги были найдены; они оказались древне-тибетскими. Дарченков на том же протоколе приложил письменное на этот счет объяснение: изучает историю Тибета. Все бумаги испещряла серия резолюций, заключений, постановлений многочисленных следователей и самого председателя Губчека - Абрамова. Общим результатом они имели: оставить Дарченкова на учете.
--------------
Это было еще днем.
Абрамов по обычной для него привычке - информировать ответственных сотрудников учреждения решительно о всех крупных делах этого учреждения, даже до них непосредственно не касающихся, - сказал Котляру мимоходом:
- Наш-то Дарченков совсем не Дарченковым оказался. И даже не профессором. 1000
- Ну вот, видишь... - отозвался Котляр, как всегда в этих случаях, - без особого интереса. Его метод работы был обратный Абрамовскому. Котляр пришел к этому своему методу путем опыта (казалось так Котляру) и с помощью сравнения. Четыре года революции, проведенные Котляром в непрерывной работе, пролетели для него, как час, как минута. В моменты физической усталости Котляр закрывал глаза, - и тогда ему казалось, что видит он наяву развалины огромной империи и витающий над этими развалинами хаос революции; сотни тысяч Котляров копаются в огромных развалинах, разрушают не до конца разрушенное, сравнивают с землей ненужное, а витающему над всем хаосу революции придают первые смутные формы удивительного рабоче-крестьянского государства... И Котляр думал, что для того, чтобы общая работа была успешна, каждый должен работать только на строго отведенном ему участке, не печалясь тем, что у соседа работа подвигается плохо. Он не считал себя в праве растрачивать запас личных сил на то, чего революция не поручила в каждый данный момент именно ему, Котляру. "Так выгоднее для общего итога революции", - говорил он в тех случаях, когда Абрамов упрекал друга, что тому безразличны его, Абрамова, тяготы и заботы.
