Александр СИЛЕЦКИЙ
ПЕЩЕРА НА СКЛОНЕ ГОРЫ
- Назад! Назад!
Это было последнее, что Чингиз услышал. Потому что сам же и кричал, предостерегая пастушонка, парнишку лет тринадцати, который, не подозревая о грозящей им беде, не спеша объезжал на коне отару овец.
В ту самую секунду содрогнулись - едва заметно поначалу гигантские снежные наносы, грозными козырьками нависшие над ближними скалами.
Где-то в горах, очевидно, случился обвал. Земля заколебалась, и все, что могло придти в движение, теперь неудержимо покатилось, понеслось...
Чингиз клял себя последними словами - это он был виноват: недоглядел, недорассчитал, как дурачок, поддался на мальчишеские уговоры пастушонка: естественно, здесь пастбище отменное, и трава сочная, и ветры не гуляют, ну, а то, что близко снежные карнизы и за ними тянется ледник - так ведь они, похоже, намертво застыли, безопасно...
Но думать обо всем этом было поздно. Стихия, разгоняясь, настигала...
Пастушонок-то, внизу, еще может и успеть...
Чингиз прикинул: сам он точно на пути удара, и основная часть отары - тоже здесь.
Как все нелепо!..
Даже чудо не спасет.
И тогда Чингиз, набрав сколько мог воздуха, с отчаянием закричал:
- Назад! Назад! Лавина! Поворачивай назад!
Он мысленно прочел свою охранительную мантру. Но толку? Судьба, наверное...
Хоть до него и доносились вести о великих переменах на равнине, да и здесь, в горах, не все спокойно было - то вдруг набегали басмачи, то приходили им на смену тоже чужаки в каких-то островерхих краснозвездных шапках, - все равно Чингиз, как, впрочем, многие его односельчане, Закон Судьбы не соединял с тем, что творится в мире.
Там - свое, а есть еще и посильнее власть... В другом, куда как большем и могучем мире, где также у любого - свой Закон, вот только не для всякого открыт...
Обидно, не успел договорить с учителем из новой школы, что приехал к ним недавно - объяснял все: мол, прислали грамоте детей учить. И остальных, кто пожелает.
Занятный человек, из тех, кто в шапках со звездой... Не злобный.
Знания имел большие, интересно говорил, хотя порой и не совсем понятно; впрочем, обещал: вот погодите, жизнь наладится - и сами разберетесь, я вам помогу. Повремените...
Эх, да что теперь жалеть!.. Всему, как видно, - свой черед...
Он мельком глянул в сторону подпаска. Что же он? Неужто не услышал?
Нет, все в порядке. Пастушонок услыхал и круто повернул коня.
Обе собаки привычно кинулись наперерез остаткам стада и, громко лая, погнали его вслед за всадником.
Первый снежный карниз с неимоверным ревом оторвался от уступа, а за ним, разгоняясь вниз по склону, уже мчались, сокрушая все, другие...
Чингиз на миг зажмурился, чтобы не видеть этой белой, страшной смерти, и разом дьявольская сила закрутила его, сдавила, ударила и вдруг потрясла невероятной тишиной. И тотчас темнота заполнила весь мир...
А потом он неожиданно для себя ожил. Он ощутил, что силы возвращаются к нему, что он все слышит, может говорить... Будто в волшебном сне!
Я пришел к Абсолюту, подумал Чингиз, и меня Единое приняло в лоно свое, и теперь я буду вечен, как самый Абсолют, ибо я сделался его законами, я - часть его...
Но тут он заметил отблеск дымного костра, услышал тихий непонятный говор - рядом, в метре от себя, и понял: ерунда, он все-таки сумел спастись!
До странного легко и невредимо выкарабкался из-под толщи снега...
Чингиз уперся ладонями в подстилку из сухой травы и так, полупривстав, пугливо огляделся.
Он был в пещере, вход в которую кто-то завалил камнями.
В центре пещеры, в углубленьи, был очаг - большой и безыскусно сложенный.
А подле очага сидели люди... Старые и молодые, мужчины, женщины и дети... Голые, чужие, совершенно дикие на вид, пришедшие неведомо откуда...
То, что Чингиз очнулся, казалось, обрадовало всех.
Обрадовало?
И тогда до Чингиза, наконец, дошло.
Они _спасли_ его! Каким-то образом сумели раскопать, перенесли сюда и водрузили на лежанку возле самого огня. Почетный гость...
А почему бы нет?
- Эй, - тихонечко позвал Чингиз, - вы спасли меня, правда?
Чужаки прислушались, внимательно и, как показалось Чингизу, с долей сострадания, но не сказали ничего. Нет, на своем языке они перекинулись немногими словами, вопрос же остался без ответа.
Они меня не понимают, сообразил Чингиз. А может, мне мерещится все это?
Он снова истово прочел мантру, на всякий случай ту, которая предназначена только для живых.
Ничего не изменилось.
Стало быть, он жив и вправду, поскольку то, что он сейчас проделал, мертвым не под силу.
Как ни объяснял новый учитель, Чингиз в такие вещи верил непоколебимо.
Но как же завязать с хозяевами разговор? Ведь глупо просто так лежать...
Неожиданно одна из женщин встала и направилась к нему, держа в руках грубо сработанный кувшин.
По ее походке, по всему ее облику Чингиз понял, что она очень молода.
И еще он заметил: при всей своей несомненной дикости, она хороша собой - подобных ей в селении он не встречал ни разу.
Она опустилась перед ним на корточки и протянула кувшин, почти до краев наполненный козьим молоком.
Что-то дрогнуло в душе Чингиза - до того доверчиво и ласково смотрели ее серые глаза.
