Екатерина Садур
Перелетные работы
Светлой памяти моей прабабушки
Сафроновой Зои Федосеевны.
ГЛАВА 1 - ТРЕЩИНА
Я проснулась и подумала: этот день я запомню.
С улицы через окно вливался солнечный свет и казался блед-нее теплого воздуха комнаты. Он лился не сплошным потоком, а распадался на лучи, которые острыми указками протягивались от окна к моей кровати и упирались в стену. Они показывали, что позолота на обоях осыпалась и что кое-где обои отошли от стены. В щелях просвечивало что-то розовое в масляных пятнах серебра значит, раньше комната была светло-розовой. Я накрыла ладонью солнечный зайчик, но не поймала - он тут же заплясал на моей руке.
- Этот день я запомню, - повторила я и села в постели.
На подоконнике лежали ножницы с загнутыми краями, крючки для удочек в спичечном коробке, разноцветный пластилин, жестяная баночка из-под зубного порошка, наполненная мелочью, и театраль-ный бинокль, белый, с золотым ободком. Крючки для удочек принадле-жали дяде Кирше, потому что он был рыбак; все остальное было общим, то есть моим.
Иногда тетя Груша складывала на подоконник лекарственные порошки, но они меня никак не интересовали: от них пахло ед-ким и кислым. У тети Груши или у дяди Кирши становились мутные глаза и вялая речь, как будто бы они не говорили, а притворялись; тогда они высыпали свои порошки в стакан с водой, залпом выпи-вали его и затихали. Я знала, что они старики.
Я посмотрела в бинокль, и деревья, росшие за окном, мгно-венно приблизились вместе со всеми своими бугристыми ветками, трещинами в коре и дрожанием листьев. Я перевернула бинокль, и двор тотчас стал маленьким и далеким, и те же самые деревья, которые минуту назад протягивали мне в лицо листья, рассеченные бледными прожилками, и умоляли о жалости, - эти же деревья отшат-нулись от меня и горделиво ушли на дно бинокля. Теперь они стали тонкими, как выгоревшие спички, а их ветки, сплетенные в своды между собой, казались мне зеленой паутиной. Теперь деревья стояли вдалеке и холодно мне кивали.
- А, Лелечка проснулась! - услышала я голос за спиной.
Я обернулась и кивнула.
В комнате стояла тетя Груша.
- Лелечка, что тебе приготовить на завтрак? - ласково спро-сила она.
У нее были крупные колечки кудрей, черных и седых. Если подряд шли две черные пряди, то третья оказывалась седой. Она любила подолгу стоять перед зеркалом и расчесывать по отдельности каждую прядь, и тогда я видела, что почти у всех ее черных волос белые поседевшие корешки. У нее было большое лицо с широкими бровями-дорожками. А глаза под бровями, карие у зрачка и светлые к краю, всегда смотрели удивленно и с любопытством. Когда она садилась, то под тяжелым подолом у нее тут же очерчивались толстые усталые колени. Мы с ней ходили в одинаковых сапогах из коричне-вого войлока на шнурочках. Эти сапожки назывались "прощай, моло-дость!". "Какая такая молодость?" - думала я, глядя на тетю Грушу, когда мы выходили гулять, и следом за нами бочком по ступенькам спускался старенький дядя Кирша...
- Что тебе приготовить? - повторила тетя Груша.
- Жареного поросенка, - ответила я, помолчав.
- Леля, - вздохнула тетя Груша, - у нас сейчас нет поро-сенка. Может быть, ты хочешь что-нибудь другое?
- Не хочу, - ответила я.
- Про поросенка мы прочитали с тобой в книжке, - терпеливо начала тетя Груша.
- Да, прочитали, - кивнула я.
- Карабас Барабас крутил его на вертеле над огнем для себя и для Дуремара.
- Крутил, - подтвердила я.
- А что, ты хочешь быть как Карабас Барабас или, может быть, как Дуремар?
- Не хочу, - сказала я, подумав.
- Так что тебе приготовить?
- Яичницу.
- Яичницу, - облегченно повторила тетя Груша.
- Да, - сказала я, - только чтобы она была без желтков!
- Как без желтков?
- А вот так! - ответила я и, притопывая, побежала на кухню.
На кухне за столом сидел дядя Кирша. Синий стол был накрыт белой клеенкой с красными ромбами. Дядя Кирша сидел на синем табурете, и синее пламя газа приплясывало над конфоркой.
- Леля хочет яичницу без желтков, - вздохнула тетя Груша.
- Ну и что? - ответил дядя Кирша. - Разбей яйца и отдели желток от белка.
Я молча слушала. Дядя Кирша потянулся через стол и вклю-чил радио. "Мы передавали концерт", - сказало радио и замолча-ло. Тюлевая штора зацепилась за край подоконника и нависла над полом.
- Выступает Анна Герман, - сказала я и завернулась в што-ру. - Один лишь раз цветы цветут, один лишь раз, один лишь раз... - громко запела я.
Дядя Кирша улыбнулся. Между зубов у него застряла капуста из борща. Он любил борщ со сметаной. Он очень неаккуратно ел.
Тетя Груша хлопотала над яичницей.
- Смотри, чтобы желтого не попало ни капли, - сказала я.
- Я очень стараюсь, Лелечка, - послушно ответила тетя Гру-ша, переливая яйцо из одной половинки скорлупы в другую.
- Ты очень строга, - заметил дядя Кирша.
- Ну и что? - удивилась я, скидывая с себя штору. - А сей-час выступает Алла Пугачева.
Тетя Груша обернулась к окну, чтобы посмотреть на меня, но я не успела запеть, потому что она сказала:
- Хулиганы, опять эти хулиганы! - и сморщила свое большое лицо.
Тогда дядя Кирша встал со своего места, и даже ложку забыл положить в тарелку - она так и осталась в его руке, - и подошел к окну. По подбородку у него бежала розовая струйка борща, он ее сначала не замечал, а когда заметил, то ладонью растер по щеке.
