Монет было семь. Они уютно лежали в дальнем углу шкафа в небольшой плоской коробочке, бережно завернутые в темный фланелевый лоскут. Желтые, блестящие кругляши размером, примерно, с современный — какого-нибудь 1998 года выпуска — металлический двухрублевик. Только эти, схороненные в шкафу, были другого достоинства. И ровно на сто лет старше.
Николай Першин, сорокатрехлетний худой высокий мужчина с изможденным серым лицом и усталыми глазами, все ещё не веря самому себе, смотрел на золотую монету царской чеканки. «Б. М. Николай II император и самодержец все Росс», прочитал он, вглядываясь в надпись вокруг портрета последнего русского императора, исполненную мелкими выпуклыми буквами. Николай перевернул монету. На другой стороне — двуглавый орел, а ниже, под царским гербом, отчеканено: 10 рублей. И год — 1898.
Николай, зажав в руке золотые червонцы, словно боялся, что те исчезнут, как мираж, стоит только разжать пальцы, в изнеможении рухнул на диван.
Нет, это не наваждение. Вот они, николаевские десятки, которые много лет назад Николай Федорович Першин, а тогда просто Колька, восьмилетний смышленый мальчишка, с озорным светло-русым чубчиком и такими небесно-голубыми глазами и длинными ресницами, что на него засматривались все девчонки в округе, пытался отыскать на заброшенной усадьбе в Выселках. Это были те самые монеты, из кубышки старого Пимена, Николай готов был поклясться чем угодно, что те самые, он их видел и держал в руках. Только тогда их было много, очень много… Удивительно теплый желтый цвет завораживал, притягивал взгляд помимо воли.
Он разжал пальцы. Монеты покатились по полу.
Проклятые царские червонцы! Сколько же лет прошло с тех пор… Вся жизнь пошла наперекосяк.
Николай мрачно уставился на рассыпанные монеты. Вот они, золотые червонцы, из захоронки старообрядца, их можно потрогать, подержать в руках. Но только теперь, спустя много лет, когда перестал верить в их существование, они сами дались в руки и напомнили о том, что казалось навсегда забытым, стертым из памяти, — о кладе Пимена.
Николай поднял голову. Из неплотно зашторенного окна на него смотрела глухая ночь. Трехрожковая, старенькая, давно не мытая люстра, в которой уцелела одна лампочка, плохо освещала комнату. Но даже и при таком освещении было видно, что помещение запущено. Только сейчас Николай заметил плотный слой пыли на мамином ореховом серванте. Все здесь было пропитано пылью, которая намертво въелась в старую мебель. И этот неприятный запах… Такой запах появляется там, где никто не живет.
Лицо Николая исказила болезненная гримаса. Пока мать была жива, все выглядело по-другому: начищенным, вымытым, свежим. Старая рухлядь не смотрелась убого. Чуть больше полгода прошло, как она умерла, с тех пор Николай не заглядывал в эту комнату. Но сегодня ночью…
Сердце тупо заныло. Он обхватил голову руками и застонал. Боль, чудовищная головная боль, которая появлялась внезапно и от которой временами хотелось выть и лезть на стенку, снова накатила на него. Она терзала и изматывала, долбила и жгла. Привыкнуть к ней было невозможно. Он сжился с ней, как хронический больной сживается с недугом.
Эти боли появились давно, в восьмилетнем возрасте, в результате сотрясения мозга, — тогда он получил сильный удар по голове, — и с тех пор постоянно мучили его. Иногда он забывал о них на месяц, на два, но недуг, словно мстя за длительную передышку, в самый неподходящий момент накидывался на него. И тогда пощады не было.
Единственным спасением от невыносимой головной боли являлось проверенное средство — водка.
Вчера, промучившись и безрезультатно пытаясь заснуть, он тоже слегка употребил и — провалился наконец в бездонную яму.
…Сон прилип к нему, как мокрая от пота простыня. Николай, катаясь в забытьи по просторному дивану, опять кричал, плакал, звал на помощь и пытался сорвать с себя липкую потную одежду. Что-то душило, мучило его, корежило изнутри. Он задыхался, пытаясь убежать от настигающего его преследователя… Вдруг все пропало.
Он, мальчишка, стоял один перед темным заброшенным домом с поваленным полисадником. Собиралась гроза. Уже предупреждающе громыхнуло совсем рядом, почти над ним. Зашумели деревья, завыл ветер и, взметнув с земли опавшие листья, швырнул в лицо целую охапку. Николай чувствовал запах прели и гнили. Он хотел сорваться с места, но силы покинули его. Внезапно сверкнула молния и озарила все вокруг. Р-р-р-ха-а… — загрохотало сверху.
Темный дом надвигался на него живой неведомой силой. «Заговоренный клад, с зароком, просто так в руки не дается», — нашептывал в ухо сиплый глухой голос. «Не тобой, милок, положено, не тебе и брать», — мерзко хихикал другой. Вдруг появился однокурсник Першина Вадим Ладынин, партнер по преферансу. Красавец и умница Вадим, которому всегда и во всем сопутствовала удача. Но видно, сейчас ему не повезло. Он презрительно щурился, скрывая досаду. «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи! — Ладынин небрежно бросил карты на стол. — Ушла масть…» Вадим пропал, вместе с ним исчезла карточная колода. «Захотел триста, а взял свиста», — раздался прежний мерзкий хихикающий то ли над Першиным, то ли над Вадимом голос.
