Владимир Набоков
Памяти Ю. И. Айхенвальда
Узнавать человека значит создавать человека: накапливаются в нашей душе его черты и приметы, растет, развивается, окрашивается его образ, каждая новая встреча с ним обогащает нам душу, и чем больше стройности и правды в этом творчестве, тем больше мы любим человека. И когда - все так же незаметно - мы с ним сближаемся, когда привыкаем к нему - то уже образ его столь жив в нас, столь трепетен и ярок, что кажется, будто труд окончен, человек нами создан, и годы идут, и человек этот уже часть нашей души. И бывает так, что этот человек, сам человек, образ которого кропотливо усвоила наша душа, внезапно умирает, и тогда... что же тогда? Недоумение, нелепость, чувство какого-то потрясающего внутреннего несовпадения, - ибо образ человека, которого мы любили, созданный упорным, счастливым трудом, продолжает, конечно, жить, его имя, как и вчера, полно жизни, губы произносят его, как живое, - и в заголовке некролога, уничтожающем все человеческое, житейское, привычно-звуковое, мерещится ложь.
Умер Юлий Исаевич Айхенвальд. Разбег его существования резко был пресечен, но в нас его отображенная жизнь продолжает стремиться, и ее замедление, ее застывание будет очень постепенно. Для меня, для многих, близко знавших его, он сегодня так же жив, как и в ту субботу, за полчаса до несчастия, когда, запирая парадную дверь, я видел сквозь стекло его удалявшуюся сутуловатую спину. В ушах звучит его голос, осторожная убедительность его интонаций, особое ударение на частице "не", когда, назвав одно прекрасным, он называл другое не прекрасным. Я вижу его, как он скромно и близоруко пробирается через многолюдную комнату, слегка вобрав голову в плечи, прижав локти к бокам, и, подойдя к человеку, которого искал, вдруг вытягивает узкую руку и трогает его за рукав мгновенным, легчайшим прикосновением.
О да, есть земная возможность бессмертия. Умерший продолжает подробно и разнообразно жить в душах всех людей, знавших его; одни его знали близко, другие должны удовольствоваться внешним впечатлением, добычей двух-трех встреч, - есть и те, которые видели его только раз. И каждый по-своему воспринял человека, так что покойный остался на земле во многих образах, иногда гармонически дополняющих друг друга. Но лично знавшие его умрут; вот первая стадия этой продленной жизни окончена, вот люди уже знают о нем только понаслышке, по записям, его образ длится, но он скуп и холоден. И нам больно предчувствовать тот будущий холод, - когда только имя будет еще жить. Да и то сказать... Как ни философствуй, как ни утешай себя восприимчивостью пяти своих чувств, - все равно, все равно подлинного человека, того единственного образца, уже сейчас нет. Он ушел к себе домой поздно ночью, шел занятый своими мыслями, течение и суть которых никто, никто не может узнать. И с площадки трамвая только вагоновожатый да случайный немецкий студент одни видели, как сутулый человек доверчиво шагнул на рельсы. И так его жалко становится, так жалко этого нежного человека, что вдруг строка, которую пишешь, как бы уходит в туман.
Впервые: "Руль" (Берлин), 23 декабря 1928 г.
