Учебка штрафбата располагалась на планете, носившей имя поэтическое - Чайка. Наверное, романтиком был капитан древнего межзвёздника, впервые увидевший это небесное тело, постоянно покрытое пенистой шапкой белоснежных облаков, несущееся мягким пушистым шариком сквозь бесконечную пустоту космического пространства. А может быть, воображение капитана взбудоражили пейзажи самой планеты - бескрайний океан, то тут, то там взрезаемый острыми гранями скалистых островков, у обрывистых берегов которых вечным варевом вскипают буруны. Чаек здесь, правда, не было; их когда-то пытались завозить - как везде и всегда тащил за собою человек привычные для глаза виды флоры и фауны, безжалостно вытесняя ими исконные. Но чайки не прижились; не прижилась в океане рыба, водоросли и даже фитопланктон. Планета с гордым именем Чайка упорно отторгала все чужеродное, оставаясь такой же дикой, холодной и пустынной, какой была до пришествия человека.
Разумеется, пока не попала в цепкие лапы военных.
Теперь пространство под пасмурным, всегда затянутым облаками небом, поделённое на квадраты и пронумерованное, щетинилось вгрызшимися в скальный грунт сооружениями. От баз, полигонов, учебных центров расходились, как круги по воде, зоны контроля, заградительные и защитные полосы; сверху всё это безобразие прикрывалось сторожевыми спутниками и следящими зондами. Инструктора называли эту сеть "глобальной аларм-системой". Когда я впервые воспринял её "органами чувств" бифлая, планета показалась мне опутанной колючей проволокой.
Пусть. И всё же - у меня было небо.
На Чайку мы прибыли ночью по корабельному времени и приземлились тоже на ночной стороне. Колонна недавних зеков, а ныне новобранцев-штрафников медленно выползала наружу из пузатого чрева транспортного бифлая. Бесконечные перелёты в тесных грузовых отсеках, подчас совершенно неприспособленных для перевозки людей, здорово измотали всех; было непривычно чувствовать неровную каменистую почву под ногами, ощущать кожей порывы свежего ветра. Прожектора заливали посадочную площадку мертвенным, бледным светом. За пределами этого круга царила, казалось, непроглядная темень.
Уже потом я узнал, что ночи на Чайке довольно светлые - высокий слой облаков каким-то образом то ли отражает, то ли рассеивает солнечные лучи. А тогда я просто прикрыл глаза, устав от раздражающих прожекторных бликов, и стоял так несколько минут, затесавшись в серёдку толпы растерянно топчущихся штрафников. Резкий, влажный ветер внезапно огладил моё лицо, оставив на губах солёный привкус незнакомого океана; в этот миг мне действительно почудился крик чаек, я запрокинул голову - и открыл глаза.
Впервые за долгое, очень долгое время надо мной не было потолка. Ночное небо Чайки, беззвёздное и размыто-сумрачное, казалось опрокинутой исполинской чашей, на дне которой колыхался и клубился отражённый океан; меня охватило ощущение, что стоит лишь оторваться от поверхности - и начнётся падение, бесконечно долгое падение к бушующим облачным волнам... Первый раз в жизни от вида открытого пространства у меня закружилась голова.
Минутная слабость прошла быстро. Но я продолжал чувствовать это небо - и в барачного вида казарме, и в герметичных реабилитационных капсулах медчасти, и даже в кабинетах упрятанного глубоко под землю учебного центра. Небо терпеливо ждало меня - и зная это, я мог подождать тоже.
Я медленно выходил из ступора, в который загнал сам себя на борту тюремного транспортника. Помогла и медицина, оказавшаяся у вояк на неожиданно высоком уровне; я обнаружил, что успел уже подзабыть, как можно себя чувствовать - вполне здоровым и полным сил. Мне даже вырастили новые зубы взамен выбитых, после чего от меня перестала шарахаться молоденькая сестричка в медцентре, панически и откровенно боявшаяся всех зеков. Пустяк, конечно; что за дело мне было до этого полуребёнка, из патриотических чувств угодившего, как кур в ощип? Да и не трогал меня прежде её испуг. А вот его отсутствие вдруг показалось приятным - словно маленький шажок вверх из той глубокой ямы, в которую я угодил.
О самом процессе обучения я могу сказать совсем коротко, буквально в пяти словах: мне он не дал ничего. Занудные поэтапные тренинги; имитационные камеры и блоки; тренажёры такие и тренажёры сякие - всего этого было как-то слишком, процесс разбивался на микроскопические составляющие, совершенно не позволяя получить представление о натуральном нейродрайве. Мне такая учёба напомнила старый-старый анекдот о сороконожке, которую однажды спросили, как ей удаётся ходить, не путаясь в своих сорока ногах; сороконожка задумалась - и с тех пор не сделала ни шага. Впрочем, таково моё личное впечатление - а я был, наверное, единственным, кто проходил подобный курс, уже имея опыт полётов. Если же отталкиваться от общей информации о тактике обучения нейродрайву, то не могу не признать - натаскивали нас по прогрессивным методикам. Да ещё и гоняли при этом, как цирковых собачек.
Теоретические же занятия, от которых я ожидал хоть какой-то пользы - изучение технических характеристик летательных аппаратов, двигателей, вооружения - оказались настолько схематическими, что пожалуй, я с успехом мог провести их сам.
