1855
В старых турецких казармах, переоборудованных под госпиталь, было холодно и сыро, но здесь по крайней мере была над головой хоть какая-то крыша. Для раненых, перенесших на открытой палубе переход из Балаклавы в Скутари[1], и такое укрытие было в радость.
Но офицер, занимавший здесь нижнюю койку, ощущал лишь холод и грязь. Даже невыносимая боль казалась какой-то глухой и далекой. Он знал, что умирает, и думал о своем отце и брате, которые остались далеко, в родной ему Англии. Они никогда не были особенно близки, но сейчас, зная, что больше их не увидит, он хотел бы попрощаться с ними.
Краешком сознания он ощутил присутствие женщины, склонившейся над койкой. Она стягивала с него остатки мундира, по которому можно было догадаться о его принадлежности к бригаде легкой кавалерии[2]. Боль стала настолько невыносимой, что он потерял сознание.
Очнувшись, он почувствовал себя лучше и понял, что его рану промыли и обработали.
В тусклом свете керосиновых ламп ему удалось рассмотреть, что кто-то сидит у его кровати, а спустя еще мгновение он узнал этого человека.
— Роберт, — прохрипел он.
— Так-то лучше, майор, — ответил сержант Роберт Дейл.
Это был крепкий малый, которому едва перевалило за тридцать. Круглое лицо сержанта осветилось улыбкой облегчения.
— Я уж было подумал, что русские пули уложили вас на поле боя, и мысленно похоронил своего майора, — признался он.
— Многих они уложили там, — прошептал майор Мильтон, прикрыв глаза и в который раз мысленно возвращаясь к недавним событиям.
Шесть сотен кавалеристов скачут по узкой долине, надеясь выполнить заведомо невыполнимый приказ! Полегло больше половины.
—А потом, когда я обнаружил вас на корабле, — продолжал Роберт Дейл, — мне казалось, что вы можете умереть в любой момент. Но теперь я думаю, что вас ничем не взять, сэр!
— Я чувствую себя полной развалиной, — прошептал Джон Мильтон. — Хочется заснуть и больше не просыпаться. Но не обращай на меня внимания, сержант. Ты ранен?
— Не так тяжело, как вы, сэр, — ответил Роберт, кивая на свою правую руку в гипсе и простреленную левую ногу.
Он собрался было рассказать о своих ранениях подробнее, но вдруг увидел, что к койке майора подходит женщина. Ей было немногим за тридцать — осунувшееся лицо, мягкий и в то же время властный голос.
— Вам пора, — приказала она. — Майору необходимо поспать. Завтра можно будет прийти опять.
Роберт знал, кто она. Тут все знали мисс Найтингейл.
—А он до завтра доживет, мэм? — с тревогой спросил он.
— Если это будет зависеть от меня — доживет, — спокойно ответила женщина.
Что-то в ее голосе убедило сержанта, и он ушел без малейших возражений.
Вернувшись на следующий день, он удостоверился, что майор Мильтон жив, но выглядит при этом хуже прежнего: лицо его приобрело ужасный землистый цвет, и казалось, что он еще больше ослабел. Роберт, разговаривая с майором, старался добавить своему голосу побольше оптимизма, будто надеялся таким образом удержать его в мире живых. Майор, как мог, поддерживал общение.
— Я полагал, что армия — это просто приключение, — пробормотал он. — Я даже радовался тому, что, как младший сын, могу уехать из дому и вволю повеселиться. Каким же я был дураком! Мне представлялось, что служить в кавалерийском полку — значит красоваться на парадах в блестящей форме на лихом коне и флиртовать со всеми хорошенькими девушками.
Майор замолчал, Роберт тоже притих, понимая, что имел в виду Мильтон. Разразилась Крымская война, в которой Англия выступила на стороне Турции. Его молодые горячие соотечественники рвались в бой. Но все мечты о приключениях и блистательных победах были втоптаны в грязь.
— Как нас могли бросить в такую атаку? — удивлялся майор, скорее про себя, нежели обсуждая это с сержантом. — Словно агнцев на закланье!
Он закрыл глаза, будто пытаясь преградить путь своим воспоминаниям.
— Не думайте об этом, сэр, — посоветовал Роберт.
— Ты прав. Расскажи о себе. Кажется, ты как-то говорил, что твоя семья владеет трактиром?
— Так точно, сэр. У моего отца пивная в Лондоне. Он хотел, чтобы я встал за стойку, но я сбежал в армию. Однако в последнее время я все больше склоняюсь к тому, что быть хозяином трактира не так уж и плохо. Думаю, мне бы это подошло.
— Верно, тихая, спокойная жизнь теперь кажется довольно привлекательной, — согласился майор. — Если выкарабкаюсь, я и сам найду себе какое-нибудь мирное занятие.
Он улыбнулся лишь уголками губ.
— Может, стану трактирщиком. Наверное, славно стоять за стойкой и быть в курсе всех сплетен.
— Вы просто надо мной смеетесь, сэр. Лорды вроде вас никогда не становятся трактирщиками.
— Я не лорд.
— А мне казалось, вы говорили, что ваш отец — граф.
— Точно, говорил. Он — граф Мильтон. А мой брат Джордж — виконт Мильтон; после смерти отца он, как старший, унаследует графский титул. Что касается меня — я просто Джон Мильтон, точнее, «достопочтенный Джон Мильтон», как принято указывать в письмах.
— Но воспитывали-то вас как лорда? — забеспокоился Роберт.
—Да, как лорда.
— В большом загородном поместье? — с надеждой произнес он, иначе его представления о лордах грозили рухнуть прямо на глазах.
