Увязнув длинными ногами в своей куцей полуденной тени, пастух стоял на обочине и держал руку шлагбаумом. Шестнадцать обшарпанных машин, шедших на юг, остановились. Колонна захлопала высокими дверцами «КамАЗов» и зарычала выхлопными трубами.
– Чего тебе, отец? – Старший колонны подтянул вымокшие от пота штаны, отлепив их от мускулистых ляжек.
– Дуст! Дуст! [1] – Мягко клеил обе ладони к груди старик и тряс прокаленной спутанной бородой.
Старший кивнул: «Давай дальше» – и постучал по своим часам:
– Цигель-цигель-ай-лю-лю! – Он вел колонну на юг и спешил. Колонна чадила выхлопными трубами. К старику и старшему подошел замполит. Вылез из кабины и я.
Пастух показал черной рукой на холм. Пастух вонял бараном и тащил старшего и замполита на этот холм. Старший и замполит пошли за ним. Я увязался следом. Старик широко шагал калошами на босу ногу и резал воздух просторными серыми штанами.
На обратном склоне холма сидел мальчик лет семи. Он испуганно блестел глазами, грязными руками сжимая правую коленку. Босая его ступня багрово раздулась и матово отсвечивала гнойником. На взбухший этот вулкан села муха. Спина ее играла тремя цветами спектра. Мальчик отогнал муху, и она взлетела с ревом бомбардировщика дальнего действия.
Рядом бродили равнодушные овцы, уткнувшись мордами в выжженную землю. На чужаков в военной форме с запахом солярки и металла обратила внимание только овчарка с обрубленными ушами и опухшими сосками. Она глухо зарычала, не открывая пасть. Шерсть ее была бежевой. Вокруг овчарки копошились четверо щенков – такого же бежевого цвета, но с вкраплениями черных пятен. Собачье семейство быстро определило, что овцам ничего не грозит, и побрело вдоль края отары подальше от чужих глаз. Мы проводили выводок взглядом и подошли к маленькому пастушонку.
– Та-а-ак, – сказал замполит и посмотрел на старика.
Тот ухватил его за рукав каменными пальцами и затараторил на угловатом фарси, просяще заглядывая в глаза.
– Щас сделаем операцию, – сказал замполит старшему.
– Как это ты сделаешь ему операцию? Монтировкой? – спросил старший.
– Отверткой, – подсказал я, улыбаясь.
– Найду чем, – ответил замполит и пошел к колонне.
Мальчик испуганно хлопал ресницами и отгонял муху.
Замполит обошел колонну и собрал весь имевшийся в наличии одеколон. На склоне холма лежала груда «Консулов», «Гусаров», «Командоров», «Спартакусов». Рядом стояли раскрытый рыжий портфель замполита, автомобильная аптечка и два здоровых, как жеребцы, водителя – Сашуньчик Червяков и Игорь Акимов. Они лили замполиту на руки одеколон из капиллярных горлышек.
– Теперь сюда! – показал замполит благоухающей рукой на ногу пастушка.
Сашуньчик Червяков, прозванный Сашуньчиком за детские губы, стеснительные глаза и нецелованность тамбовскими девицами, свернул белую голову московско-парижскому «Консулу» и вылил на грязную распухшую ногу афганского пастушка благовонный продукт международного сотрудничества. Замполит носовым платком смывал многодневную грязь. Мальчонка, стиснув зубы, дышал шумно и часто, как щенок в жару. Потомок московского таксиста рыжий и конопатый Игорь Акимов накручивал вату на спички. Старший колонны, старик и я молчали в ароматном чаду. Пустыня пахла парикмахерской. Овцы подняли морды, втягивая носами неведомый дух. Из ложбинки вынырнула овчарка. За ней ковыляли щенки.
Замполит достал из портфеля бритвенное лезвие «Нева» и вымыл его лосьоном. Пастушок сверкал глазами по сторонам.
– Я готов! – сказал замполит.
– Ты что же, лжехирург, собираешься резать этим? – спросил я.
– Этим собираюсь, Лже-Симонов. Садись ему на ногу! А ты на случай чего держи старика! – сказал замполит старшему.
Сашуньчик Червяков и Игорь Акимов до побеления пальцев прижали худые руки пастушонка к земле. Тот заплакал. Тихо и обреченно. Когда я удобно и осторожно уселся на левую, здоровую, ногу мальчика, у старика затряслась борода.
– Та-а-ак! – сказал старший и закурил.
– Э-э-эх! Цапала-царапала-корежила-рвала! – выпалил замполит, стиснул рукой налитую, вздрагивающую ступню, задержал дыхание, как перед выстрелом, и лезвие плавно легло на зеленую вершину нарыва.
Я силился, но не выдержал – зажмурил глаза. Старший бросил окурок, схватил старика за костлявые плечи, оторвал его от земли и резко развернул спиной к «операционной». Черное лезвие с хрустом вспороло нарыв. Мальчонка дернулся всем телом и заверещал. В стороне зарычала бежевая овчарка. Сквозь парфюмерную завесу прорвался запах гнили.
Афганчонок лежал без сознания. Замполит проодеколоненной ватой на спичках ковырялся в развороченной ноге и отгонял трехцветную муху. Потом в рану влили полбутылки лосьона. Ногу перебинтовали. Замполит вытер со лба пот и закурил.
Я сказал: «Фу-тты!» Рыжий водитель Акимов отшлепал по щекам пастушонка. У старика-афганца тряслись каменные руки. Старший колонны сказал: «А если загноится?» Замполит затянулся сигаретой: «Не загноится. На них все, как на собаках, заживает. Сроду с медикаментами дела не имеют – организм для лечения идеальный».
Сашуньчик Червяков принес банку голландского напитка «Зизи» и влил его в побелевшие губы пастушка. Тот отрыгивал газ и захлебывался. Сашуньчик выбросил пустую банку и с высоты своего баскетбольного роста посмотрел на пастушонка застенчивыми тамбовскими глазами.
