Предисловие ко II изданию
Настоящее издание «Очерков» отличается от первого по существу главным образом в одном пункте. Объясняя причины возникновения русско-японской войны 1904 г. и расценивая эту войну, как империалистскую, автор — отчасти следуя устаревшей, после Ленина, концепции Гильфердинга — искал национальных корней этого империализма. Между тем, признать войну империалистской, это и значило искать ей объяснения в плоскости мировых отношений и мирового хозяйства — национальный момент в империалистской войне может играть лишь привходящую, второстепенную роль. По сути дела, дальневосточный конфликт начала XX века был, как я выразился в другом месте, форпостной стычкой германского империализма, с одной стороны, английского и американского — с другой. Россия и Япония сыграли роль орудий, при чем приманкой для первой послужила ее старинная вражда с Англией из-за Ближнего Востока, для второй — стремление Японии утвердиться на азиатском континенте, чему помешали в 1895 г. Россия и Германия. Интересы собственно русского империализма имели во всем этом второстепенное значение, — как второстепенную роль играли они даже и в конфликте 1914 года. Поскольку же русский капитализм был здесь активен, это был старый торговый капитализм, а не новый финансовый или хотя бы промышленный.
Понятие «торгового капитализма», или «торгового капитала», казалось мне совершенно четким и не вызывающим никаких недоумений. Но дурная привычка изучать теорию политической экономии вне связи с конкретной действительностью, вне исторической перспективы, дала свои плоды, и люди начинают «недоумевать»: как это торговый капитал может быть выделен из капиталистической системы вообще и что сие может значить? Люди же, совсем не знающие истории — но оную преподающие — начинают говорить, что такой исторической категории, как «торговый капитализм», никогда не существовало. Приходится, конечно, сожалеть о таком регрессе исторических знаний. Лет двадцать назад всякий гимназист отлично знал, что была эпоха, когда обмен был уже централизован — технической базой здесь послужила морская торговля, которую иначе, как в «крупном» виде, представить себе нельзя, всякий даже средневековый корабль строился для сотен и тысяч пудов груза, — производство же было мелкое. Для эксплоатации мелкого производителя, воплощавшегося главным образом в крестьянине, купеческой капитал входил в союз с крупным землевладением, создавая систему сословного самодержавного государства, — систему, продержавшуюся в России дольше, нежели где бы то ни было, до начала XX века. Смешивать эту систему с торговым капиталом нашего времени такая же, примерно, ошибка, как смешивать государственную власть с абсолютизмом. В наше время в капиталистических странах торговому капиталу не нужно ни абсолютизма, ни крепостного права — он действует через рынок, обычным экономическим путем, не применяя «внеэкономического принуждения»: но там, где еще крепки докапиталистические отношения, где он имеет дело с полунатуральным хозяйством, торговый капитал, и теперь не чурается прямого насилия, со всем его аппаратом, куда входят и абсолютизм, и бюрократизм, и помещик, и все, что мы видим в русской истории до 1917 года. В таком положении находятся колониальные страны.
Это главное пояснение по существу, которое приходится сделать к новому изданию. Второе крупное изменение носит более редакционный характер. В первом издании, характеризуя историческую роль русского крестьянства и его борьбу с помещиками, автор излагал мысли Ленина своими словами. К стыду автора, Ленина в его изложении некоторые товарищи не узнали и обрушились на соответствующие места книги, как на совершенно не-марксистскую ересь. Во избежание повторения такого пассажа автор дает теперь подлинные ленинские цитаты.
Остальные поправки касаются мелочей или носят чисто стилистический характер.
М.П.
15/VIII — 26
Никогда еще история, которая пишется, не отставала так от истории, которая делается. III часть «Сжатого очерка», писавшаяся урывками от 1921 по 1923 год и вышедшая полгода назад, нуждается уже в ряде поправок и дополнений, — кое-что читатели найдут ниже. В еще худшем положении «четырехтомник».
Я не имею оснований стыдиться этой книги как целого. Все же это — первый марксистский курс русской истории, какой появился, и неизвестно, когда появится новый с тем же хронологическим захватом. Но если для XVI—XVIII столетий, где у меня был под руками вполне откристаллизовавшийся материал, хотя и не полный, пришлось бы делать только частичные дополнения и изменения, для XIX устарела вся конструкция такого важнейшего отдела, как революционное движение.
Скованная тройной цензурой — автора (ни минуты не забывавшего о «статьях» в процессе писания!), издательства и царского цензора (ни для кого не секрет, что сии последние не отказывались просмотреть книгу в «частном» порядке, во избежание («официальных» затруднений, — это входило в калькуляцию тогдашних издательств), — книжка попала «под суд» уже в сильно исковерканном виде. Восстановление уничтоженного сенатом текста не могло восстановить