Собирался уезжать. Времени в обрез. Дел по горло. А тут надо еще подкрепиться, а заодно открепиться. Зайду, думаю, в префектуру — там, знаю, за раздевалкой буфетик, несколько ступенек вниз, холодные блюда очень приличные и недорого. Там и подкреплюсь. А на втором этаже как раз избирательная комиссия — паспорт с собой, чего тянуть, возьму с божьей помощью открепительный талон. Приму участие в выборах за рубежами нашей родины. В консульство, а то и в посольство с открепительным талоном обязаны впустить. Там, прикидываю, тоже, наверное, какой-никакой буфет есть — возьму бутербродов или просто сэндвичей с каким-нибудь повидлом, за валюту, конечно, но все-таки, надеюсь, подешевле, чем в кафетериях общего пользования.
Вот хотел написать: «И РАСПАХНУЛ Я ДВЕРИ ПРЕФЕКТУРЫ», честно, хотел так написать. Но не напишу — реальности не соответствует. Бывший дворец князей, чтоб не соврать, Гагариных-Запесоцких, где помещается префектура, двери имеет высотой 2 м 85 см, а вес не менее двух центнеров. Так что насчет «распахнул» это сильное преувеличение. Мужик я, прямо скажем, не совсем слабый, но эту дверь я слегка только отодвинул, а потом пролез в образовавшуюся щель.
Шесть белых ступенек вверх, и потом длинный стол, перегораживающий дальнейшее движение посетителя. За столом молодой мент. Вежливый и распорядительный. По телефону говорит, со мной разговаривает и еще толковые советы дает девице, которая стоит на стуле и привешивает к стене наглядную агитацию.
«Не знаю… не знаю… не знаю… — говорит мент в телефон, — не знаю… может, позже будет, а может, совсем не будет… это когда как… не знаю… а секретарша в отгулах до конца месяца… не знаю, не знаю», — это он все в телефон.
В то же время мне: «Слушаю вас! Ноги оботрите как следует, у нас ковровая дорожка только-только из чистки».
А в телефон: «Не знаю… может, в среду… попробуйте пораньше… пожалуйста, запишите… 956 23 18… ну да, этот самый телефон… по которому вы звоните… ко мне и попадете… а его не знаю… не знаю… не знаю… не знаю…».
И тут же девице с доброй хорошей улыбкой: «Люда, ну не достанешь. Ну, высоко же для тебя. Люда… ну навернешься же сейчас со стула… Лестницу надо…. Люд, навернешься…».
И опять мне: «Слушаю вас внимательно! Вы к кому? У нас все закрыто. Неприемный день».
Я говорю: «Мне в избирательную комиссию».
Он даже слегка как бы поперхнулся. Вскочил с места, рявкнул в телефон: «Ничего не знаю!» — и положил трубку. «Пожалуйста! — говорит, откидывает верхнюю часть своего стола, вроде как похоже на прилавок, и образовался такой неширокий проход. — Прошу вас, — говорит, — проходите, только не зацепитесь, обратите внимание — там гвоздь торчит».
Прошел я, значит, через этот стол и поворачиваю к раздевалке. А он говорит быстро: «Можете в пальто. Избирателям разрешается. А гардеробщица больна».
Я спрашиваю: «А буфет у вас сегодня работает?».
«Работает, — говорит мент. — Буфет — это каждый день. Милости просим. Но только он до 12.30. Так что уже закрыто».
«А с какого часа?» — спрашиваю я, сам не знаю к чему, не пойду же я, в самом деле, с утра в префектуру чай пить!
«С 8.15», — говорит вежливый мент.
«Понятно», — говорю я и при этом сам на себя раздражаюсь. Чего «понятно»? Ясное дело — «понятно» — работает буфет с 8.15. до 12.30. Чего тут не понять?! Но мне-то какое до этого дело?! Я-то чего этак подхватываю? «Понятно» говорю. Хотя странные какие-то часы работы, это тоже раздражает: что ж они, как придут на службу, так и едят в буфете, а как время обедать, так все и закрывается?! Так, что ли? И я еще со своим «понятно»! Глупость какая-то. Никакой логики.
В это время, как и предвидел милиционер, девица на стуле слишком потянулась вверх, слишком уж встала на цыпочки, и стул под ней поехал по мраморному полу всеми четырьмя ножками. И девица завизжала, и стул под ней по мрамору завизжал. Мы с ментом подскочили и подхватили ее за довольно приятные ноги в блестящих колготках. «Я ж тебе говорю — лестницу надо», — по-доброму сказал мент, когда мы ее составили на пол.
Люда ушла, смеясь и виляя задом. А плакат так остался висеть криво на одной точке. На плакате была сфотографирована несметная толпа людей, которые торопились войти под высокую арку с поднятыми вверх листками, и черными буквами большая надпись:
ГОЛОСУЙ, А ТО НЕ ПРОГОЛОСУЕШЬ!
Я раскланялся с милиционером и пошел по свежей ковровой дорожке на второй этаж.
«236-я комната! — ободрил меня вслед расторопный мент. — Там Елена Герасимовна, она все объяснит».
Елена Герасимовна как увидела меня на пороге, так прямо руками развела. «Здравствуйте! — говорит. — Здравствуйте, дорогой мой человек! Какие у нас проблемы?»
Я ей протянул два паспорта — нормальный и заграничный. Объяснил, что уезжаю в командировку, а выборы почти уж на носу. Хочу, дескать, открепиться.
«Игорь Александрович! — говорит она. — Да это ж не у нас. Это на участке надо. А мы — комиссия».
«Ах, ты, Господи! Надо же! А где участок?»
«Так, Игорь Александрович, вы же живете на Дубенецком, не так ли? Там у нас за уголком Тишков переулочек. Дом 2 и квартира 2. Там ваш участок. С 3 до 6».
«Вон что… — говорю я, а самому так неловко: она меня и по имени-отчеству и, где живу, знает, а я — вот убей бог! — не помню, откуда мы с ней знакомы. Ну, неловкость! Прямо-таки неловкость! Или это жена художника, который, всегда пьяный, надо мной живет? Вроде, она. Надо же — совсем зрительная память отказывать стала. — Спасибо, — говорю, — до свидания». — И пошел по коридору к лестнице.
