Шел 1380 год. Сад при дворце Мендозы, что в Кордове на юге Испании был погружен во тьму. Ночь была безлунной, лишь тусклый свет далеких звезд и единственный фонарь на фасаде дворца освещали три таинственные, согбенные человеческие фигуры, в одной из которых, судя по очертаниям силуэта, угадывалась женщина.
Ночь была холодной, но все трое, стоя на пологом склоне гранитного обнажения, созданного самой природой, обливаясь потом и выбиваясь из сил, поднимали на толстых веревках огромную гранитную глыбу.
– Отец, вся эта затея – чистое безумие, – раздался приглушенный, отчаянный возглас.
Мужчина, к которому были обращены эти слова, продолжал, сипло дыша, напрягая последние силы, неистово тянуть веревку на себя. Опустившись от изнеможения на колени и жалобно глядя на отца, юноша продолжал причитать:
– И сколько еще мы так сможем выдержать?
Каждый мускул Бенхая, отца юноши, трясся от напряжения, острая боль пронзила руки и грудь, ноги отказывались держать.
– Сколько нужно, Натан, – прохрипел он, бросив в его сторону жесткий взгляд.
Юноша, чуть не плача, поднялся с колен и все вместе, рванув за веревки в последний раз, они втащили глыбу на возвышение.
– Все, закончили, – выдохнула женщина.
С бешено колотящимся сердцем она опустилась на землю и принялась обмахивать себя подолом платья.
– Нет, Раша, это не все, – устало глядя на жену, произнес Бенхай, – это лишь начало.
Старинный, еврейский род Мендоза из поколения в поколение занимался ростовщичеством. После каждой удачной сделки глава рода вместе с компаньонами делили прибыль. «Это – на налоги и наше житие-бытие», – всегда говорил Мендоза, раскладывая и отодвигая кучки золотых дукатов в сторону. – «А это – на будущее».
То, что откладывалось Мендозой на будущее, пряталось в тайнике, который был оборудован в саду дворца на склоне гранитного обнажения. Запасы дукатов в тайнике мало-помалу увеличивались. Кроме денег припрятывали и другое – вклады Раши. Они носили ярко выраженный личный характер и Бенхай был против того, чтобы жена с ними расставалась, но Раша сумела убедить мужа в том, что и их следует положить в тайник.
В последние дни Бенхая обуревали странные предчувствия. Накануне утром, глядя на багровый восход солнца, Бенхай ощутил страх надвигающейся беды… Он знал, что багровый восход – предвестник грядущего пожара. Гранитная глыба, установленная Бенхаем, его женой и сыном надежно укрыла тайник. Веревки были смотаны, следы изнурительной ночной работы уничтожены и ничто не нарушало первозданной красоты окружающего пейзажа.
17 июня 1391 года разразилась буря, которую предсказывал Бенхай. Неистовствующая толпа дотла сожгла еврейский квартал Кордовы. Не уцелел и дворец, принадлежащий Мендозе. Этот день стал последним для двух тысяч евреев, трупы которых остались лежать, разлагаясь на жаре в пыли городских улиц. Но семья Мендозы уцелела. Дождавшись в укромном месте окончания погрома, Бенхай и Натан вернулись туда, где некогда стоял их дворец и убедились в том, что сооруженная ими фальшивая стена над тайником осталась целой и невредимой.
Возвышаясь над обугленными, почерневшими останками того, что было когда-то их домом, а теперь олицетворяло мерзость запустения, раскачиваясь в молитве, как из века в век раскачивались его предки, старик словами древнего псалма возопил об отмщении. «На реках Вавилона…» Затем голос его замер, помедлив, старик продолжал: «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя…» Пение Бенхая подхватил Натан. «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен тот, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен тот, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»
Синагога в Бордо была тесной и неуютной. Она представляла собой небольшую комнату, расположенную в подвальном помещении очень старого дома. Рассеянный дневной свет все же пробивался через тьму сквозь проделанные у потолка отверстия. Эти отверстия представляли собой едва различимые щели в верхней части наружной стены дома, стоявшего на причудливом изгибе узкой аллеи. Внутри храма перед аркой с посланиями Торы была, зажжена лампада. Днем и ночью ее свечение придавало тьме красноватый оттенок.
Несмотря на то, что ни одному еврею быть французским подданным не дозволялось, властей, тем не менее, устраивало их проживание во Франции. И арка, и охранявший ее священный огонь, да и сама синагога вот уже около трех столетий не подвергались осквернению, что давало основание Бенджамину Валону, перешагнувшему порог своей шестьдесят третьей весны в этом, 1788 году, считать себя счастливым человеком.
– Ты только представь себе, моя маленькая Софи, наш народ отправляет молитву в этом месте, начиная с пятнадцатого века, – не уставал повторять старик своей пятилетней внучке. – Ведь это чудо. Помнишь, Софи, что я тебе рассказывал о тех далеких годах, когда в 1642 году испанские король и королева изгнали всех евреев из своего королевства и наши предки переселились в Бордо. Никогда не забывай, что мы – сефарды, испанские евреи. У нас легендарное прошлое.
История рода, Бенджамина Валона приводила его в восхищение. Самостоятельно выучив испанский язык, он с восторгом предавался чтению книг о солнечной Испании и мечтал когда-нибудь там побывать. Софи слушала дедушку внимательно и даже кивала головой в знак согласия с тем, что рассказывал умудренный жизненным опытом Бенджамин, но в действительности Софи вряд ли понимала о чем шла речь. Ей же было всего лишь пять лет. Понятие о прошлом и будущем мало что говорило ребенку, но она предпринимала попытки понять дедушку и задавала вопросы.
