Дмитрий Каралис
Ненайденный клад
Я копал яму для подпола и угодил на старую финскую помойку.
Несколько дней я извлекал из черной рыхлой земли пунктирные предметы чужой жизни. Обломанные пилки для ногтей с истлевшими деревянными ручками, фаянсовые пробки для бутылок с проволочными зажимами, черепки посуды... Вытащил фарфоровую голову китайского болванчика с отверстием в темечке, фарфоровую же чашечку без единой трещины с черным контуром розы на молочном боку - остальные краски высосала влажная земля; кованый ухват попался, ломкий костяной гребень, массивная стеклянная чернильница, оловянная крышка в завитках - должно быть от сахарницы - поначалу я принял ее за серебряную. увесистые вилки-инвалиды, ключи с опухолями ржавчины, зубчатые велосипедные каретки - кто крутил их педали? мальчишка с исцарапанными ногами? дама в плиссированной юбке и шляпе? как прожили они жизнь и что с ними стало?...
Засыпая, я думал теперь о незнакомых людях, что жили на этом же самом месте, на этой земле - и ушли... Я пытался представить их быт, одежды, заведенные в доме порядки, голоса детей, взрослых, кухарок, кучеров, слышал скрип колодезного журавля, журчание воды в желобе скотного двора, заливистый звук велосипедного звонка, - то въехал в ворота усадьбы веснушчатый пацан в бриджах...
Чужая жизнь приходила и вставала по ночам у моего изголовья.
Подпол грозил превратиться в настоящее подземелье, перегнойная земля уводила меня в сторону, но я азартно шуровал лопатой, надев резиновые сапоги и повесив на вбитый гвоздь лампу в проволочной сетке.
Прошлое слало и слало мне поводы для новых размышлений и догадок.
Мысли о кладе стали приходить мне в голову.
А вдруг, думал я, петербургский аристократ, имевший дачу в Великом княжестве Финляндском, или лесопромышленник из Гельсингфорса, наезжавший сюда летом, - вдруг кто-то из них, напуганный революционными волнениями, взял да и упрятал в помойку шкатулку с драгоценностями? Помойка - самое место для клада. Никто и искать не станет. Копну вдруг лопатой - шкатулочка: золотые царские червонцы, камушки, столовое серебро... Нет, столовое серебро должно быть в отдельной коробке, побольше...
Пошли пустые бутылки и флакончики. Я выносил их ведрами. Сын отмывал их в бочке с водой и расставлял по росту - сохнуть на солнце. Самая большая бутылка, напоминающая изгибами Эйфелеву башню, оказалась емкостью в пол-литра. Остальные - мал-мала меньше. Замыкала тот длинный строй плоская, йодистого цвета бутылочка на 25 миллилитров - об этом сообщало выпуклое клеймо на ее донышке. Табачные, болотно-зеленые, хрустально-прозрачные, круглые и плоские, граненые, увесистые и легкие, в выпуклых завитках и с вдавленными надписями - они казались игрушками, их хотелось держать в руках и смотреть сквозь них на солнце. Откопалась и плоская прозрачная бутылочка в пятьдесят граммов с выпуклым грифом "Чекушкин и К" - знаменитая чекушка. Попадались аптечные пузырьки: "Пелль и сыновья", "Аптека Штроссберга на Невском", что дало повод обстоятельно пьющему соседу заметить, что буржуазия должно быть с похмелья тоже пила аптеку.
В один из дней затянувшихся раскопок маленькая бутылочка с остатками коньяка и разбухшей пробкой хрустнула у меня в руках и развалилась. Напиток возраста немалого вылился на землю. Я выскочил из подпола с горсткой той земли и дал понюхать жене.
Пахло!
И вспомнил рассказ знакомого деда, как сразу после войны в Зеленогорске ломали фундамент дачи попа Гапона и нашли несколько бутылок водки, в которых жидкость стояла тремя равными слоями: белый - синий - красный, повторяя цвета Российского флага. Бутылки встряхивали - цвета смешивались, но вскоре расслаивались: белый - синий - красный. И пили мужики ту водку, и пьянели, и голова не болела.
В конце моей работы, когда я плюнул на клад и ставил в подполе обрешетку, приехал на старинном дамском велосипеде студент Литературного института Жуков. Он осмотрел мои находки, взял несколько флакончиков из-под духов, и я, как старый дед на завалинке, стал называть ему полезные и затейливые продукты, исчезнувшие из обихода на моем только веку: леденцы и бульонные кубики в жестяных коробочках, коньячные и водочные шкалики в сафьяновых книжечках, четвертушки водки, но Жуков удрученно хмыкнул:
Это все хреновина... Леденцы, коньяки... Промокашки из тетрадей исчезли - вот настоящая беда!
Зачем тебе промокашки?
Я же теперь дневник только чернилами пишу. Написал вчера страницу и ждал, как дурак, пока высохнет.
Пиши шариковой ручкой.
Шариковой не то... Шарик только пятьдесят лет сохраняется, потом выцветает.
И уехал на всхлипывающем велосипеде купаться на Чертово озеро.
1990г.
