Даже рев урагана не способен заглушить гвалт, который стоит в кабаке этой старой сухопутной крысы Хлуда. Что за демон потянул Ожерелье именно сюда? Шуха усеяна кабаками, как прокаженный язвами, а ему только и снится любимая сердцу «Барракуда». Ладно бы одно это! Рыжему рапайскому чудовищу, помеси кашалота и тюленя, горе мяса по имени Йошен, а по прозвищу Сова, кормчему нашей «Касатки», пришло в голову в сей благостный, как он выразился, вечер приобщить меня к вину. Можно подумать, что я раньше вина не пробовал! Пробовал. Правда, тайком. Ежели б Ожерелье засек меня за этим делом, то моей заднице пришлось бы туго. Что за невезучий сегодня день? Сначала кормчий, хлопнув меня по спине так, что все мои внутренности начинают ходуном ходить, заявляет: мол, пора уже мне становиться мужчиной, — остальные, само собой, зареготали кто во что горазд. Потом Ожерелье уставился на меня, будто впервые только сегодня увидел, ехидно так улыбнулся и кивнул… Что тут началось! До сих пор вспоминаю с дрожью. А когда корабельный колокол отзвонил вечерю, они всем гуртом поволокли меня на берег. И куда? К жирному слизню Хлуду! В «Барракуду»! Я бы удрал по дороге, да Йошен взгромоздил меня к себе на плечи и крепко держал за ноги, чтобы я не дал тягу. Я сначала возмущался и елозил у него на шее, но он пригрозил, что потащит меня волоком за пятку. И ведь сделал бы! Пришлось смириться с несчастливой судьбой. А Ожерелью я этого в жизни не прощу! Он шел впереди и делал вид, будто его ничего на свете не касается. А я сидел на шее кормчего и обливался холодным потом. А почему? Потому что ныне в слизнячьей берлоге все будут икру метать, и покоя мне не светит никакого. И еще эта Инра! Она как поднапьется, так все сулит за меня замуж выйти, говорит, борода вот пробьется — и сразу. И каждый раз щупает мой подбородок. Ладно бы пощупала один разок — и хватит. Так нет: чем больше наливается вином, тем чаще тянет лапы к моей щеке! Вот назло им всем надерусь сегодня так, чтобы впредь думали и меня спрашивали.
К «Барракуде» мы подошли уже втроем: я, кормчий и Ожерелье. Остальная братия рассосалась кто куда: Шуха — порт не маленький, мест, где зенки залить можно, полно. С высоты живой мачты, кормчего нашего, я по-быстрому оглядел битком набитую харчевню, которая при нашем появлении разразилась приветственным улюлюканьем. Еще бы: Йошен так и не захотел спустить меня на твердую землю и ввалился в кабак со мною на плечах, хотя, для того чтобы протиснуться в низкие двери, ему пришлось присесть на корточки и топать гусиным шагом. Инры в зале не было, и я сразу почувствовал громадное облегчение — слава Старцу и его остроге, мое мучение не начнется прямо сейчас.
Кормчий снял меня с плеч и поставил на пол, а потом схватил за ворот и поволок в угол, где под связкой сушеных губок маячили знакомые рожи — кое-кто из наших добрался сюда раньше и теперь призывно махал руками. Ожерелье не спеша шествовал впереди и успел по дороге осушить парочку дармовых стаканов.
Наших было пятеро: Руду, палубный, два неразлучных дружка — старший баллистер Улих Три Ножа и его подручный Дрон по прозвищу Крошка, детина ниже кормчего разве что на палец, положенный на голову, — да еще Братец — два брата-близнеца из фризругов, которые прибились на «Касатку» недавно, и различить, кто из них кто, не удалось пока еще никому, даже Ожерелью. Глаза у четверых уже блестели и смотрели в разные стороны. Один Три Ножа неторопливо прихлебывал из стакана мелкими глотками и не пьянел. Кормчий плюхнул меня на лавку. Зубы мои лязгнули. Я вовремя убрал язык.
— Потише, ты, костолом, — прогудел Руду.
Разумеется, они были не одни, кроме Улиха. Видно, он был не в настроении и предпочел цедить винишко в одиночестве. Троих вертихвосток я знал, четвертая оказалась новенькая. Девки при виде меня растянули в смехе раскрашенные рты и застреляли подведенными глазами. А, что б их…
Кормчий озабоченно поморгал рыжими ресницами и на всякий случай помял мне ребра. Я озверел окончательно и саданул его локтем, не глядя. Оказалось, попал куда надо. Он шумно вздохнул, издав приглушенный рык.
Тут у стола возник, сияя лысиной — маслом он ее смазывает, что ли?! — Хлуд. Его правую руку оттягивали три кувшина, а в левой он тащил стопку пустых стаканов. Близнецы мигом перехватили пойло, а кормчий умыкнул половину стаканов. Хлуд даже сразу не сообразил, почему это ему вдруг стало так легко, а когда дошло, изобразил на жирной физиономии негодование.
— Ожерелье! — возмущенно пискнул он и грозно выпятил брюхо. — Я не на твой стол нес вино!
Капитан и ухом не повел, прикрыл веки и запустил нос в стакан. Хлуд раздулся в гневе — вот-вот лопнет — и запыхтел. Тогда кормчий сломался в поясе пополам, чтобы заглянуть в буркалы кабатчика.
— О, Хлуд! Неужели твои запасы вина иссякают? — громко и горестно завопил он, перекрывая общий гам в харчевне. И рявкнул: — Не верю!
Кабатчик в сердцах плюнул, ткнул пухлым кулачком кормчего в лоб и покатился колобком за новой порцией. Кормчий с зычными стонами ухватился за лоб и рухнул задом на лавку. На другом ее конце девка, сидевшая на коленях у Братца, не знаю уж какого, с пронзительным визгом подлетела в воздух. Кормчий поставил передо мной пустой стакан и с гордостью посмотрел на меня.
