Хочу вас заранее предупредить, что в истории Отечественной войны настоящий эпизод не обозначен ни единым словом и, кажется, нигде даже не упомянут. Все же, думается, было бы большим упущением, если б хоть вкратце не рассказал о событии, которое, как кое-кто утверждает, случается раз в сто лет.
К тому же моя совесть была бы нечиста и я никогда себе не простил бы невыполнения последней воли, а вернее, завещания добрейшего Михася Зинкевича – нашего незабываемого старшины.
В ту далекую роковую ночь, в разгаре битвы на курской земле, когда.мы его выносили тяжело раненного из-под огня, чтобы передать в надежные руки медиков, Михась, придя на какую-то минуту в сознание, ослабевшим голосом сказал:
– Послушай, дружок, если тебе суждено выжить и возвратиться на гражданку и ты снова возьмешься за перо, не забудь черкнуть несколько добрых слов о нашей веселой семейке, о нашем бессмертном взводе. И о ней, Джульке, черкни. Назови эту историю «Наш добрый друг». Непременно! Кто ж об этом лучше тебя… Все на своей шкуре ведь испытал. Одним словом… Запомни: «Наш добрый друг»…
Почему старшина просил именно так, а не иначе назвать это повествование, вы узнаете, если наберетесь терпения и выслушаете эту незатейливую историю от начала до конца.
Произошло это в самом начале июля сорок третьего года неподалеку от знаменитого города Курска, а точнее, на Курской дуге.
Наш сильно поредевший после последних боев взвод выдвинулся на передний край обороны и занял небольшой зеленый курган всего лишь в двухстах метрах от вражеских позиций.
От немецких оккупантов нас отделяла неглубокая балка с маленьким, едва приметным в густой траве ручейком.
В короткие минуты затишья, когда орудия и неистовый рев бомбардировщиков замолкали, мы отлично слышали гортанный говор, возгласы и ругань фрицев, лязг и стук котелков, когда им приносили жратву в траншеи. К нам доносились и звуки губных гармошек, и безумные мотивы солдафонских маршевых песен.
Привыкшие к своей сложной и тяжелой солдатской работе, мы с первой минуты прихода сюда взялись за лопатки и кирки, вырыли себе отличные окопы, соорудили вдоль всего кургана траншею с ходами сообщения, ячейками, нишами по всем правилам саперного искусства и почувствовали себя увереннее.
Не жалея сил, рыли, как только появлялась малейшая возможность, а она появлялась, когда немцы на время переставали поливать свинцом.
Трудились настойчиво и напряженно, старались как можно больше углубить траншею, чтобы не попасть в трудное положение, в какое попали несколько дней тому назад, после чего долго не могли скрыть свой позор перед прославленным командующим.
А получилось это так.
Однажды на рассвете генерал Рокоссовский со своим адъютантом пробирался к нам, желая лично проверить, как мы закрепились. Когда они двигались по нашей траншее, их заметили немцы и открыли ураганный огонь.
Бойцы заслонили генерала своими телами. Когда же прекратился бешеный обстрел, командующий приподнялся, отряхнул с себя землю, улыбнулся, окинул нас своими добрыми, светлыми глазами, перевел взгляд на нашу небольшую крепость:
– За службу спасибо, а вот за траншею… Траншея мелковата получилась… К вам в гости мне ходить опасно. – И, поднявшись во весь рост, добавил: – Лопатки у всех есть?
– Так точно! – выпрямившись, воскликнул наш старшина Михась Зинкевич.
– Ну, вот и хорошо! Тогда – рыть траншею в мой рост.
Рост у гостя, как известно, около двух метров. Пришлось всю ночь трудиться. Зато траншея получилась на славу. И каждый раз, когда на нас летели снаряды, мины, бомбы, мы поминали нашего командующего добрым словом.
Мы превратили этот клочок курской земли в маленькую неприступную крепость, трудились, не зная ни сна, ни отдыха.
Кто мог думать о сне, об отдыхе, когда враг был так близко, просто рукой подать. Он окончательно озверел после страшного зимнего поражения под Сталинградом и готовился этим летом взять реванш, опрокинуть нас, добраться до Москвы…
И мы были что называется начеку!
Даже бывалые воины-саперы поражались, как нам, по сути горсточке солдат, удалось за такой короткий срок глубоко врыться в матушку-землю. Мы чувствовали себя, как за стальной броней, и были готовы в любую минуту встретить врага уничтожающим огнем. Подлинная крепость выросла на нашем кургане, ловко замаскированная от вражеского ока.
В тихие рассветы, когда на какое-то время замолкал басистый и грозный голос войны, в соседних перелесках, в лесу, что раскинулся перед нами, раздавались легкие трели знаменитых курских соловьев. Они своим пением терзали наши души, напоминая о родном доме, об ушедших мирных временах. Если б не многоцветные ракеты, которые кромсали на части предутреннее небо, да не зловещий вой снарядов, иногда могло бы показаться, что никакой войны вообще нет и мы находимся в раю.
Но до настоящего рая здесь было далековато.
Но об этом мы менее всего думали теперь, слушая пение очаровательных курских пернатых, которое нас околдовывало и опьяняло. Нас подчас возмущало то, что пернатых певчих слушают также презренные фашисты, которые явились сюда и принесли с собой столько страданий, смерть.
