…Звонит телефон, но я, как и вчера, не поднимаю трубку — пусть отвечает автоответчик. Пусть за все в моей жизни отвечает автоответчик, а я отвечу только за тебя, Денис.
Денис, Денис, Денис. Имя давно превратилось в музыку. Представляешь, я до сих пор пишу тебе письма. Я пишу письма тебе, тебе, тебе, но ты никогда их не получишь. Длинные, звездные письма, как говорит Гелка. Наши созвездия сверкают морозными опалами и аметистами (октябрь и февраль: Либра и Аквариус), даже рояль Рафика покрылся инеем. Что осталось? Конфетные бумажки, программки канувших в Лету спектаклей, высохшие розы, кожаный жокейский хлыстик и сквозняки в комнатах. Еще кипа твоих школьных сочинений, но разве я смогу их перечитать?
Умоляю, отвяжись, отстань от меня, слишком ясный фантом провинциального школьника с потертым портфелем: Дождь на улице? Дождь в моих письмах, дождь в моих дневниках и аллеях, но это дождь сквозь солнце — настоящий теплый грибной дождь с радугой, с пузырями на лужах, с музыкой водосточных труб и подоконников.
Ты помнишь эту радугу в парке, куда мы забрели после уроков? Классически просто: «Учитель и ученик. Прогулки по парку» — так нестандартно можно озаглавить методическое пособие для восьмого класса по курсу русского языка. 8 — перевернутый знак бесконечности, поставленная с ног на голову твоя и моя жизнь, полная огня и трагических теней обитателей школьных коридоров. Итак, «Прогулки по парку. Введение.» Так или иначе, школьники поначалу сталкиваются с сопротивлением учебного материала, вызванным новой терминологией — удобнее всего сразу же завести словарь новых терминов, куда также можно вписывать правила и таблицы окончаний. Я немедленно заимел такой словарь и ворвался в твою четырнадцатую осень слишком шумно, сумасбродно, со свитой мифологических мальчишек, которые обезьянили и паясничали во всех зеркалах. О Боже! Все Антинои, Гавроши, Оливеры Твисты, Гекльберри Фины, Адонисы, Нарциссы, Себастьяны, юные барабанщики и озорные Домби мелькали на каждом углу, подмигивали из окна автобуса, облизывали лимонное мороженое, капая себе на короткие шорты, катались на скейтбордах около фонтанов, выписывая такие баллоны, которые не снились даже Нижинскому. Мальчишки виляли на велосипедах, кокетничали, мерялись своими столбиками в душевых и раздевалках: а я как-то бездарно проморгал свою весну, разменял, разбазарил юношеские порывы в погоне за своим воздушным змеем. Зато моими стихами можно заклеить все небо.
Что было в тот день? Осень, которая покрыла меня легкой позолотой, золотая рыбка саксофона из школьного оркестра, что ныряла в полумраке сцены: Худосочный старшеклассник играл «Не плачь по мне, Аргентина» — играл отрывисто, безнадежно бойко, и Аргентина по нему явно не сокрушалась. Потом акробатический дуэт одно-яйцевых близнецов, вечные румба и танго, какой-то молдавский танец (на приднестровских гробах?), гимнастический этюд, школьный хор: все срывали искренние аплодисменты, поскольку публика была своя, домашняя и, стало быть, без особых претензий. Дежурная программа, дежурные гвоздики, и с этого вечернего перформанса я могу подарить вам только одну удачную открытку памяти (о радость-ненаглядность, где же этот снимок, пожелтевший, мягкий и осенний, размытый в близорукости зрителя восьмого, опять восьмого, ряда? Снимок, для которого все рамки будут тесны, а комментарии тусклы:). Дождь сквозь солнечную листву и твой шепот, оставшийся в гудящей океанской раковине. Тебя не было в числе выступающих в тот школьный вечер, ты просто помогал освещать сцену, манипулируя пушкой театрального прожектора, оставаясь в тени. Как и ты, световой зайчик был резвым и рассеянным, потому что часто убегал со сцены в зрительный зал или на потолок, пытаясь ослепить меня или поджечь мой шерстяной свитер: Ты ослепил меня, солнечный зайчик из восьмого «Б». С каких высот пролился ливень золотистого света, смешанный с масляными пузырями фонарей, с мерцанием Либры и Аквариуса, между которыми миллионы лет?:И всего лишь восемь рядов зрительного зала! Так сумасшедший астроном не может оторваться от окуляров, безнадежно влюбленный в бездну и танцующие звезды, в наши лунные одинокие опалы и сумеречные аметисты, звенящие над крышей глупого мечтателя. Но что мне за дело до одержимого астронома и его космических призраков, если Денис уже возвратился домой и, надев бейсболку козырьком назад, убежал кататься на своих роликах… В тот вечер провинциальный учитель оставил характерный штрих в своем дневнике.
* * *
В школьные светлые коридоры меня занесло течением после окончания университета; я не то чтобы очень хотел пасти вертлявых головастиков, но был загипнотизирован настоятельными приглашениями директора этой школы Карена Самуиловича, который восторгался моими уроками в течение трехмесячной студенческой практики. Тогда же я писал свою вторую повесть и, соответственно, жил в другой, более заслуживающей внимания реальности, не тратя свои силы и эмоции на поиски какой-то особенной экзотической работы. Как Ион из китова чрева, я был извергнут в школьные джунгли, где сразу же столкнулся со своей Пиковой Дамой. Поначалу мне казалось, что Алиса Матвеевна невзлюбила меня за дух университетского либерализма, который я принес с собой в ее заповедник, но оказалось, что не только за это. Судя по ее дневнику, она знала, что я гомосексуалист, и готовила мне фейерверк в своем стиле.
