На кого похож Арлекин - [2]

«Истинно говорю вам, если сами не будете как дети…» — эти слова я повесил бы в каждой учительской. Пространство школьника мифологически осмыслено, замкнуто в чудесной игре и ревниво оберегается от вторжения какой-нибудь Алисы Матвеевны с гадюкой в руке, бледной тенью надзирателя Макаренко за спиной и нездоровым огоньком в глазах. Алиса сразу же почувствовала чуждый дух в своем гадюшнике и проницательно изучала меня, сверкая совиными полупустыми глазами в позолоченной оправе. Неприятие было взаимным, но она не спешила ставить мне палки в колеса, зная, что обласкан директором за свое новаторство и постмодернизм. В моей слишком легкой походке и даже в стиле одежды ей виделось отступление от канона, ее надпочечники выбрасывали критическую дозу адреналина, когда она смотрела на мои проклепанные полуковбойские ботинки, но более всего она охотилась за моим маскирующимся сексуальным двойником; она тут же придумала какой-то «Дружеский обмен опытом» и присутствовала на двух моих богослужениях в шестом классе. «Мы с вами литераторы, — говорила Алиса, — но прежде всего, мы педагоги, и как опытный учитель я советовала бы вам быть поскромнее…» Мне же хотелось запустить в надсмотрщицу своим португальским ботинком прямо на уроке. А сколько беглых моих конспектов прошло через цензуру старой фурии! Я нарочно писал их небрежно и неразборчиво, с понятными только мне и Богу сокращениями. Мне казалось, что даже мой организм стал вырабатывать противоядие с того момента, как ее дьявол почувствовал исходящий от меня серебряный холодок. Она учила меня наизусть, едва ли не подвергая фрейдистскому анализу каждую мою фразу. Впоследствии выяснилось, что Алиса делилась своими подозрениями по поводу моей сексуальной ориентации с коллегами, а та характеристика в ее дерьмовом дневнике давно уже была написана в моем небе огненными буквами. Но были побочные причины беспокойству заслуженной дуры — Алиса Матвеевна дико возревновала меня к своим зайчатам. Несмотря на эмоциональную тупость, она не могла не видеть, что дети безумно любят меня и что моя скромная персона стала занимать слишком много места в их сознании. На это она реагировала по-своему: «Я считаю, что вы, Андрей Владимирович, подкупаете ребят запрещенными приемами, слишком заигрываете с ними, стучите своими подковами по паркету, приезжаете в школу на мотоцикле, да еще в кожаной куртке, точно вы восходящая рок-звезда, а не учитель. Поймите меня правильно, не обижайтесь, но со своим уставом в чужой монастырь не приходят. А если говорить по существу, то ваши свободные интерпретации учебного материала меня просто шокируют. Это что, плоды горбачевской перестройки или ваши субъективные переживания? — она щурилась и поджимала морщинистые губы. — Ну взять, к примеру, вчерашний урок по пушкинской „Капитанской дочке“. Что это за двусмысленный намек, „Гринев влюбился в Пугачева“? Как истолкуют это шестиклассники? Вы заметили, какое странное замешательство вы произвели?..» Вообще-то, я сказал, что Пугачев влюбился в Гринева, но черт меня подтолкнул ляпнуть эту фразу! Я так увлекся, что совсем забыл о моралистке. Я на крючке. Пахнет крысами. Но она еще оценит твой беллетристический талант, Найтов, когда все тайное станет явным.

Следует заметить, что на протяжении сотен лет дискриминаций и гонений сексуальные меньшинства выработали стойкий иммунитет к гомофобии. Господь бережно хранит свои создания, щедро награждая их талантами и мечтательностью. При лунном свете появляются эти цветы, которые в беспристрастном свете могут показаться бледными и слабыми, порой сорняками. Только ночные бабочки собирают тонкие яды, сладострастно вибрируя хоботками, только летучие мыши в расщелинах блаженно трепещут, почуяв наплывы обезоруживающего благоухания в осенних ветрах.

Я прекрасно понимал, что из-за моей старухи над головой у меня стали собираться грозовые тучи, и в фантасмагорических снах я в два хода избавлялся от черной королевы: сбивая ее мотоциклом в сыром осеннем переулке, быстро догоняя ее на мосту и бросая в реку этот мешок педофилической литературы, приходя к ней вечером в китайской маске и пришпиливая ее к креслу ржавой шпагой, а потом набрасывая яркий некролог в областную газету… Но в реальности мне было по-своему жаль одинокую Алису Матвеевну, одергивающую старую серую юбку, чтобы загородить заштопанный чулок, близоруко пересчитывающую мелочь в школьной столовой. Ту бездетную Алису с детдомовским детством и коммунистическим воспитанием… Быть бы ей ночной няней в яслях или кассиршей в бане… Может быть, именно из чувства жалости я первым сделал шаг к взаимопониманию, пригласив Алису к себе в гости. Но улыбочка у меня вышла тошнотворной и кривой, когда я сбивчиво лепетал: «…Наши отношения мне видятся искренними и… хм… Вы мой куратор, в некотором роде, конечно… Почему бы нам не поговорить как-нибудь за чашкой чая… Ваш опыт… Завтра, после уроков, к примеру… Домой я вас провожу…» Я почему-то чувствовал себя мальчиком, спрятавшим дневник от родителей, а Алиса так сжимала классный журнал, что кончики ее пальцев побелели. Денис, я заботился не только о себе — я предчувствовал нашу любовь и знал, что моя мимикрия с Алисой нужна какому-то далекому человечку, прыгнувшему на роликовой доске в мою жизнь.