На кого похож Арлекин - [4]

Наконец-то я привез свою актрису к себе, в пещеру неисправимого мечтателя и затворника, в зону одиночества и звездного холода, где нас встречал единственный поверенный всех моих душевных тайн, мой египетский божок — полусиамский кот Мур. Я любил его за вздорный нрав и гипертрофированную ревность. Мне было приятно, что всех моих друзей он высокомерно игнорировал в неподражаемом кошачьем стиле. Но со мной он был фантастически нежен — мускулистый и поджарый, с загнутым хвостом, на который я иногда надевал масонский перстень. Мур надменно смотрел на дрожащую и вымокшую гостью, помахивая крысиным хвостом.

Гелка сбросила сапоги, мягко прошла по ковру и провалилась в викторианское кресло. Я принес ей фен и полотенце, включил камин. Пока она листала журнал, я подогревал котлеты, приготовил салат и принялся сервировать стол. Мне нравится стелить с хрустом открахмаленную льняную скатерть, складывать салфетки и сверкать серебряными приборами; мне уже в детстве хотелось быть официантом или барменом на большом океанском лайнере (может быть, это память прошлой жизни, и тот, кто стал Андреем Найтовым, утонул в двенадцатом году на «Титанике»?). Я зажег мускусные палочки, поставил компакт единственной и неповторимой Джуди Гарланд, принес запотевшую, чистую как слеза бутылку «Столичной».

Алкогольная эстафета моей собеседницы имела свои странности, и при виде бутылки Гелка поморщилась: «Сними этикетку или перелей в графин. Не могу больше смотреть на этикетки. Тошнит». Старинный зеленый графин сменил бутылку-лесбиянку, заигрывающую с рюмками. Графин грубо и по-мужски заполнял их до краев. Мы выпили за встречу во времени и пространстве, зазвенели вилками и ножами. Только сейчас я рассмотрел эту худенькую золушку со смарагдовым колечком, провинциальную поэтессу с газовыми синячками под глазами, охрипшую алкоголизированную птичку, показавшуюся мне фригидной и беззащитной.

Гелка повеселела, отогрелась. Ожидаю. Пока она не впала в лирический транс и не начала читать стихи, я быстро изложил фабулу завтрашней комедии. Я начал осторожно:

— Гелла, ты знаешь, что я гомосексуалист и живу, можно сказать, вне закона? И теперь я на крючке у старой девы. — Гелка поперхнулась и расхохоталась. Я продолжал: — Конечно, это смешно, и мои проблемы, может быть, покажутся тебе слишком надуманными, но старая крыса в нашем гадюшнике, кажется, готовит мне фейерверк. Про меня много сплетен по городу гуляет, ты знаешь. Но я в последнее время очень осторожен — после того как Александра посадили. Вот. Я хочу гетеросексуальный имидж в школе. Нет, я не о работе беспокоюсь, нет, просто не хочу скандала. Пожалуйста, побудь несколько часов в роли моей будущей жены — я познакомлю тебя с Алисой Матвеевной.

Гелка, конечно, согласилась немного поиграть, но попыталась взять за это странную цену, начав канючить:

— Андрей, ангел, а может быть, ты и вправду эту ночь со мной проведешь, а? Ну хотя бы одну ночь. Одну ночь, прошу! Вдруг у нас что-нибудь получится? Неужели ты совершенно равнодушен к бабам? Давай я вылечу тебя…

Я раздраженно спросил:

— Ты этого искренне хочешь или решила заняться сексуальной благотворительностью?

Гелка, заикаясь, почти призналась мне в любви:

— Ты мне нравишься, Андрюшка. Я люблю все твои мальчишеские повадки, твои блядские глаза… легкую походку… милую картавость и всю твою резвость, всех твоих арлекинов, за которыми прячется смерть. Да-да, смерть, я почему-то так чувствую. Ты весь какой-то ночной театрик смерти… Ты знаешь, я думала, что сегодня мы разобьемся вдребезги, и даже была готова к этому…

— Еще водки?

Раскрасневшаяся Гелка заглатывала стопки и лихорадочно курила. Я открыл окно: ветер принес в мой бункер запах мокрых берез, теплого асфальта и сырой земли, опаловые капли на можжевеловом кусте, последние хризантемы на помятой клумбе. Декорации. На середине сцены, под фонарем, стояла еще горячая стреноженная «Ява», где-то далеко стонала сирена пожарной машины или «скорой помощи», или это вострубил последний ангел? Да-да, летит мой промокший ангел с полицейской мигалкой над осенним маленьким городом — у ангела были твои глаза. Денис. Мне показалось, что в отсветах стекла мелькнула тень мальчика. Эй, мои ночные арлекины, садитесь на своих взыгравшихся дельфинов, мчитесь по облакам — к нам, сюда, сюда скорей, на свет бумажной китайской лампы, на запах тлеющей розы, будет вам грустить в пещерах, где только лунные сталактиты и искалеченные рояли бредят марсовой инфлюэнцей, где отроки на гигантских стрекозах играют на тростниковых флейтах… Взгляните, как тепла и благодатна русская осень, как темны и сочны наши рощи, сады и парки, как свежи наши плоды! Взгляните, как мы одиноки и заброшены: дети не рождаются, и в светильниках умаляется масло…

Гелка основательно напилась и таяла как мороженое. Она превращается в похотливую пьяную бабу с немотивированными желаниями. Блудница после золотой критической дозы начинает плодить чертей, и ее рыжие гаденыши уже скачут по моей комнате, путаются под ногами, трубят в пионерские горны: «Взвейтесь кострами, синие ночи…» Гелка лежит на диване, запрокинув голову, расставляет ноги в стороны и хрипит: «Давай я заточу твой карандаш, Педрила Македонский! Выеби меня… Выеби!.. Оплодотвори мою пустыню, голубой ангел: я парень, я парень, я голубица…» Она смешно морщила лоб и была похожа на маленькую вспотевшую обезьянку, которую я видел в мюнхенском зоомагазине — тот зверек схватил меня влажной ладошкой за шелковый галстук и не хотел его отпускать, пока в наше единоборство не вмешался ассистент. От моего нового галстука стало разить мочой и апельсинами, и я выбросил его на улице…