MW: З А Л VI Р О М А Н Т И Ч Н О С Т Ь
"Слишком долго скрыт был в женщине раб и тиран. Поэтому женщина еще не способна к дружбе, она знает исключительно любовь. В любви всегда присутствует какая-то доля безумия. Но даже в самом безумии имеется немного рассудка... Женщина еще не способна дружить. Но скажите мне, мужчины, кто из
вас способен на дружбу?"
ЗАРАТУСТРА
В этом зале мы будем говорить о таких же женщинах, о которых шел разговор в предыдущем зале, тем не менее, женщинах совершенно иных, поскольку не позирующих художникам, разве что, самое большее, мужьям. Я имею в виду женщин, впутанных в супружескую жизнь.
Кто-нибудь мог бы сказать, что в предыдущей главе говорилось о так называемых "неприличных женщинах", а эта же посвящена будет "женщинам приличным", на что каждый более менее интеллигентный циник ответит, что приличие женщины, если уж имеет место, является результатом таких-то, а не иных генов, и таких-то, а не других обстоятельств, ссылки же на вечную любовь, постоянную верность и нерушимую моральность будит сожаление у тех, кто хоть немного знают жизнь и биологию. Что касается меня, то я вовсе не собираюсь начинать здесь дискуссию, поскольку и жизнь, и биологию знаю довольно-таки плохо. Просто я хочу рассказать о женщинах, которых писал один из моих любимых художников. Эти женщины по сути своей одеты с головы до ног, а посвященный им VI зал полностью уравновешивает в моем MW зал V. Совершеннее всего подобных женщин представил нам великий немецкий "преромантик" Каспар Давид Фридрих (1774 - 1840).
Рожденный на Поморье Фридрих, ученик Копенгагенской Академии, которому Гете отдал справедливость уже в 1805 году (когда получил в Веймаре от художника две сепии), был надолго забыт за свой "традиционализм" и "открыт" только лишь во второй половине нашего века (хранитель отдела живописи Лувра, Мишель Лаклотт, в интервью "Нувель Обсерватер" 4 - 10 сентября 1978 года: "Творчеством Фридриха мы заинтересовались всего лишь 15 лет назад".) Неожиданно он сделался модным, и началось массовое репродуцирование его произведений, хранящихся, в основном, в ГДР, ФРГ, Австрии и СССР. Источником этой моды были сверхрационализация и технизация Европы после второй мировой войны, возбудивших неоромантичную страсть к нематериальному миру (в том числе - волну интереса к парапсихологии, спиритизму и т.д.). Фридрих со своими заброшенными урочищами и кладбищами, опустевшими руинами готических соборов и монастырей и ностальгическими пейзажами несколько демоничного характера, в которых иногда появляется одинокий монах, задумчивый крест, какая-то могила, некий курган, какой-то парус на горизонте - он идеально соответствовал этой новой моде.
И вот уже когда его извлекли на свет и начали продавать, стало возможным заметить и осознать его истинное величие, а вместе с тем (дело совершенно необходимое) проанализировать и приклеить ярлычки. Последнее никаких трудностей не представляло – в энциклопедиях он всегда числился "романтиком", во всяком случае, художником, пишущем в стиле, называемом романтизмом. Только мне это видится иначе.
Фридрих с романтизмом - очень агрессивным, политизированным, связанным с общественными движениями движениях направлением в искусстве, знаменоносцами которого были Делакруа со своей "Свободой на баррикадах" и Жерико с "Плотом "Медузы" - имел столько же общего, что и живущий в эпоху неоклассицизма Гойя с неоклассицизмом. Для его творчества следует подобрать другой, хотя и родственный термин. Не романтизм, а ванный Мицкевичем в балладе с тем же названием, которую наш вещий поэт снабдил следующим эпиграфом из Шекспира:
"Мне кажется, что вижу... где?
Перед души моей глазами".
Написанные настроениями, сами являющиеся настроениями и передающие романтичные настроения картины Фридриха являются (мне так кажется) прекраснейшей, наряду с несколькими картинами Лоррена, религией задумчивости, печали и ностальгии, которая только отмечена в истории живописи - вот почему они так трогают. Именно эта трогательность, в окаменелой тишине, в размышлении, очарованности врывающаяся через "глаза души" в мозг сердца, всегда была и остается очевиднейшими главным атрибутом романтичности в искусстве. А в жизни?
Уже очень давно я осознал раздельность двух этих понятий романтизма и романтичности - но никогда не мог дать точного определения этого второго и полагался более на логику, возможно, это был самый лучший выход. Как-то раз пошел я на фляки (вареный рубец, популярное польское блюдо - прим. перев.) на Базар Ружицкого. В толпе торговцев рядом с воротами на улице Зомбковской я увидал старика, сидевшего на пустом ящике и державшего в руках ржавую раму от велосипеда. Он был ни профессиональным торгашом, ни одним из тех пьяненьких типов, что продают-покупают все что угодно. Он сидел и молчал. Никто не обращал на него внимания. Не знаю зачем, но я подошел к нему и спросил, сколько он хочет за эту раму. Тот поднял голову и с надеждой в голосе ответил:
- Двадцать злотых.
Я чуть ли не подавился, а он - видя мое молчание - продолжил:
