Фотограф Joachim Lapotre
© Michel Faber; The Apple by Michel Faber was first published in Great Britain by Canongate Books
Миссис Тремейн открывает дверь своего дома в Фицровии и видит стоящего на его пороге одетого по всей форме джентльмена: глаза его мутны, облик свидетельствует о том, что он близок к отчаянию. Само по себе это не такая уж и редкость, хотя одиннадцать утра — час для клиента не вполне обычный. В это время дня большая часть мужчин, коих одолевает вдруг страстная потребность в шлюхе, находит таковую на улице и совершает свое дело в каком-нибудь закоулке, тем более что дни стоят благоуханные, летние и простудиться эти господа почти не рискуют. Лишь вечерами, когда джентльмены пьют по своим клубам портвейн и читают порнографические издания, а обильный обед обращает их мысли к сигарам и фелляции, дом миссис Тремейн становится центром притяжения, и весьма оживленным.
— О, мистер Бодли! — радостно восклицает она. — А где же мистер Эшвелл?
Как ведомо всем лучшим проституткам Лондона, мистер Бодли и мистер Эшвелл неразлучны. И вовсе не потому, что они содомиты, — выбрав для себя подходящую компаньонку, они с удовольствием расходятся по разным комнатам. Просто эти двое — закадычные друзья и советуются друг с другом во всем, включая выбор борделя, вина или девушки, а после сравнивают свои впечатления.
— Эшвелл, я полагаю, лежит в постели, — бормочет мистер Бодли. — Где и положено пребывать в этот час любому уважающему себя мужчине города.
— Некоторые из нас — ранние пташки, мистер Бодли, — заверяет гостя миссис Тремейн и поводит рукою по воздуху, приглашая его в дом. — Вы сейчас увидите сами — половина девушек с радостью обслужит вас хоть сию же минуту, а прочие, не считая одной, будут готовы через полчаса, если вам достанет терпения подождать.
— Подождать? — траурно переспрашивает мистер Бодли. — Ждать я могу хоть целую вечность. Не следовало мне приходить сюда. Мне следовало лежать дома, в постели. Или в могиле. Разгульные денечки мои закончились.
— О, не говорите так, сэр. Пойдемте, взглянем, чем мы сможем вам угодить.
И миссис Тремейн проводит его в гостиную, на полу которой сидят две молодые женщины, босые, в одном нательном белье. Белые нижние юбки растеклись вокруг них, точно лужицы, соприкасаясь краями. Распущенные корсеты свисают, поблескивая застежками, с их голых плеч. Зачесанные кверху волосы растрепаны. От женщин исходит запашок выдохшихся духов, мыла и земляники (покрытая красными пятнами пустая соломенная корзиночка лежит, отброшенная, в углу, указывая, что завтрак свой они приобрели на ближайшем уличном углу). Утренний свет лишает их эротического обаяния, сообщая девушкам вид самый домашний, почти щенячий.
Девушка Номер Один бледна и веснушчата, Бодли смутно припоминает, что как-то раз попробовал ее. Девушка Номер Два ему не знакома — это азиатка с миндалевидными глазами и лоснистыми черными волосами.
— Познакомьтесь с нашей новенькой, мистер Бодли, — говорит миссис Тремейн. — Она из Малакки. Зовут ее Панг или Пинг, но мы дали ей имя Лили. Встань, Лили, поздоровайся с джентльменом.
Девушка Номер Один подпихивает Лили локтем, и та, неловко поднявшись на ноги, приседает в реверансе. Росту в ней от силы метра полтора, но красива она необычайно.
— Еба-еба, сэр, — весело произносит она. — Еба.
— Мы учим ее английскому, сэр, — говорит Девушка Номер Один, — начиная со слов самых необходимых.
Лили вновь приседает в реверансе:
— Еба-еба, сэр. Еба-еба проеба.
— Очаровательно, — говорит мистер Бодли.
— Еба-еба попа-попа дупа.
Девушка Номер Один усмехается, дергает Лили за юбку, показывая ей, что можно сесть.
— Времени для учебы у нас остается мало, сэр. Но она исполнена рвения.
Мистер Бодли кивает, затем театрально обращает лицо к тяжелой занавеси окна, выпячивает челюсть.
— Рвение хорошеньких дев, новизна иноземной плоти, аромат земляники — все это утратило для меня какое-либо значение.
— О боже, — произносит миссис Тремейн. — Неужто все так плохо?
— Хуже, хуже, — вздыхает мистер Бодли, присаживаясь на подлокотник покойного кресла и укладывая ладони на колени. Безутешный взгляд мистера Бодли устремлен на персидский ковер, лежащий под его лакированными штиблетами. — В этом доме угасла свеча моей мужественности.
Миссис Тремейн набирает воздуху в грудь, облизывает губы и задает такой вопрос:
— Надеюсь, сэр, вы не подали на нас жалобу?
— Жалобу? — повторяет Бодли. — Нет-нет, мадам. Я всегда находил ваш дом чрезвычайно гостеприимным. Хотя… (храня на лице стоически горестное выражение, он снова переводит взгляд на занавешенное окно)…когда я в последний раз позволил себе прибегнуть к вашему гостеприимству, произошло нечто плачевное. Но именно ли оно привело меня в нынешнее бедственное состояние, этого я с уверенностью сказать не могу.
— Бедственное? Помилуйте, сэр, мне больно об этом слышать. В особенности от такого, столь ценимого нами гостя, как вы. Надеюсь, вы в тот раз выбрали не Беллу?
— А что? С Беллой что-то неладно?
— Уже нет, сэр. Она ушла.
— Не уверен, что я когда-либо брал Беллу.
— Тем лучше, сэр.
— Хотя… что, собственно, произошло бы, возьми я ее?
