На экране молодая женщина, лицом к солнцу, нежится на резиновом надувном матраце. Кончики ее пальцев лениво полощутся в воде. Круглый надувной матрац медленно вращается вокруг своей оси. В кадре слева возникает кусочек пляжа. Женщина беременна: даже свободная цветастая рубашка поверх бикини не способна скрыть размер ее живота. Вот она поднимает голову, замечает направленную на нее кинокамеру, и в ее глазах — веселый переполох. Фильм без звука, но по губам угадываются слова:
— Прекрати! Немедленно перестань снимать! Посмотри, на кого я сейчас похожа!
Кадр вдруг начинает «гулять» — видимо, снимающий от души хохочет, и камера ходит ходуном. Женщина грозно хмурится и картинно трясет кулаком — преувеличенная жестикуляция, словно в немом фильме двадцатых годов. Затем, сменяя гнев на милость, она весело машет рукой и беззвучно говорит, глядя на свой живот: «Привет, Бен!» — и присоединяется к смеху того, кто ее снимает. Потом укладывается на матрац, и ленивый дрейф продолжается.
Женщина — моя мать. А ребенок в ее животе — не кто иной, как я, будущий Бен. Время: 1971 год, начало лета. Я появлюсь на свет месяцем позже.
К этому куцему фильму на восьмимиллиметровой пленке — минуты две-три, не дольше — мать относилась как к самому дорогому семейному имуществу. Она хранила бесценную реликвию в желтой металлической коробке с надписью «Кодак», под горой нижнего белья и чулок в самом верхнем ящике высоченного гардероба — куда, по ее мнению, воры поленятся заглянуть.
Большим количеством воров наш городок не отличался, а те, что были, вряд ли польстились бы на плохонький любительский фильм про беременную женщину на надувном матраце. Однако мама свято верила, что этому фильму цены нет. Поэтому время от времени взбиралась на стул, запускала руку под тряпье и нащупывала коробку — просто чтобы убедиться, на месте ли ее сокровище. Периодически, в особо дождливые и скучные дни, она имела привычку вытаскивать из чулана пудовый допотопный кинопроектор фирмы «Белл и Хоуэлл» и — на стене гостиной — снова и снова смотреть тот пляжный фильм.
Мама стояла за проектором, тыча пальцем в свой живот на экране, и возбужденно, с остатками неистребимого бостонского акцента в голосе приговаривала:
— А это ты, Бен! Вот он ты, Бен!
Иногда сразу после фильма она роняла быструю сентиментальную слезу. Порой расстраивалась всерьез и надолго.
Если сложить все годы, тот летний клип я видел раз сто, не меньше. Он и сейчас в любой момент готов прокрутиться у меня в голове — от первого кадра до последнего. Ума не приложу, отчего мама так его обожала. Возможно, на пленке был зафиксирован краткий момент метаморфозы — переходный период между девичеством и материнством.
Что до меня, я так и не полюбил этот фильм.
От него мне всегда становилось не по себе. Там мир до меня — мир, который прекраснейшим образом обходится без меня. И моего отсутствия никак не ощущает. То, что мое появление необходимо нужно и неизбежно, — совсем даже не факт. Никто меня никогда и нигде не встречал, никто со мной не знаком. Я не существую. И нет ни у кого острой потребности в моем существовании!
Даже эта молодая женщина на надувном матраце, собственно говоря, мне не мать — она всего лишь женщина, которая скоро станет матерью. Да, она машет мне рукой и называет меня по имени — но, если разобраться, кому она машет, к кому обращается? Она ждет меня — во всех смыслах слова. Однако любое ожидание — штука ненадежная. Жизнь — хаос причин и следствий, и как она повернется — остается только гадать.
Может статься, мы никогда не увидимся — я не увижу свет, она не увидит меня.
И опять же, кто она, эта беременная женщина, существующая уже исключительно на экране?
Разумеется, это не моя мать. Это всего лишь умственный образ, предварительный проект моей матери — живая пиктограмма на стене гостиной, бесплотный образ в моей голове.
Со дня смерти моей матери прошло тринадцать месяцев, а я пока что не удосужился проверить, на месте ли реликвия в желтой металлической коробке с надписью «Кодак». Возможно, в один прекрасный день я достану коробку, вытащу допотопный проектор — и просмотрю фильм в сто первый раз. И увижу ее опять — молодую, живую, хохочущую.
По-моему, это хорошо — начать мою историю именно с этого. Беременная хорошенькая женщина на озере в жаркий летний день. Ведь, говоря по совести, ни одна история в вечно текущей жизни не имеет «подлинного», стопроцентного начала. Существует только момент, с которого рассказчик вдруг начинает пристально отслеживать события.
Другая картинка. Пять с половиной лет спустя. 11 марта 1977 года. После полуночи прошел один час и двадцать девять минут.
По бостонскому району, известному под названием Мишн-Флэтс, медленно катит патрульная полицейская машина. Колеса месят присыпанный песком снег. Впереди эстакада «надземки». Все залито призрачным ночным фосфоресцирующим светом.
Патрульная машина останавливается у бара, который называется «Килмарнок». Большой черный силуэт с неоновой рекламой в окнах.
Внутри машины полицейский — его имя нам не важно. Он протирает ладошкой запотевшее боковое стекло и задумчиво глядит на неоновую рекламу. «ПИВО ГИННЕСС». И традиционный посул: «ВЕЗДЕ ХОРОШО, А У НАС ЛУЧШЕ!»
