В небе над восточной границей ранчо Гринвудов разливалось оранжевое зарево; казалось, что облака охвачены пламенем.
Пламя.
Я сжала в кулаках пряди густой шелковистой гривы Неги и крепко зажмурилась, пытаясь увидеть в темноте под закрытыми веками дым. Почувствовать запах горящего дерева и пластика, тлеющих футболок любимой бейсбольной команды и детских фотографий. Услышать вой сирен и крики. Вспомнить хоть что-нибудь о том пожаре.
И о папе.
Лошадь фыркнула. Я вздохнула, разжала пальцы и пригладила ее взъерошенную гриву. Ничего. В который раз вместо воспоминаний я получила большой жирный ноль. После несчастного случая, который унес жизнь отца, прошло уже около месяца, а воспоминания до сих пор сопротивляются любой моей попытке воскресить их.
Я открыла глаза, и в этот самый момент перед ними что-то промелькнуло.
Белые стены, белый свет. Белый медицинский халат. Резкий запах хлорки.
Кожу покалывало. Больница, в которую меня привезли после пожара? Пока это было самое близкое к тому, что можно было бы назвать воспоминанием.
Я попыталась удержать увиденное, приблизить, но кадры исчезли так же быстро, как появились.
Что никак не исчезало теперь, когда глаза мои были открыты, так это забор, перегородивший нам путь; его белые колья втыкались в небо, рассекая бесконечное, безжалостное море зелени.
Не пропало и другое видение, как бы сильно я того ни хотела. Старый добрый город Клируотер, штат Миннесота — вот уже тридцать дней как мой новый дом. Царство травы, деревьев и грязи, с редкими старыми домишками в стиле ранчо, торчащими между фермерскими участками. Родина рабочих грузовиков и густого, тяжелого запаха навоза. Городок такой крошечный, что в нем нет собственного кинотеатра. И Макдоналдса. И, если верить Кейли, единственный пункт в разделе «Искусство и развлечения» на сайте Yelp,[1] относящийся к этому городу, — это зоологический музей.
Разглядывать чучела млекопитающих — что может быть веселее?
Нега фыркнула и мотнула головой, порываясь развернуться от забора обратно в сторону конюшни. Я не могла ее упрекнуть. Меня тоже не интересовали поля, озера, тишина — все, что с такой готовностью приняла мама. И не могли заинтересовать, когда каждое приятное воспоминание возвращало меня в Филадельфию.
По крайней мере, каждое из тех, которые удалось сохранить.
Я потерлась щекой о воротник зелено-желтой фланелевой рубашки — папиной рубашки — ища утешения в прикосновении мягкой ткани. Эта рубашка была на нем, когда папа вел меня, аккуратно держа за локоть, сквозь толпу фанатов «Филлис»[2] на стадионе «Ситизенс Парк», а вокруг пахло попкорном, хот-догами и разгоряченными телами.
В груди ширилась пустота. Как так вышло, что одни воспоминания проигрываются в голове ярко как фильм, вдобавок со всеми звуками и запахами, а другие пропали полностью?
Мама говорит, что тревожность — это нормально, мозг всегда странно реагирует на внезапную потерю близкого человека. Хороший способ объяснить, что я не сумасшедшая, даже если могу детально описать планировку нашего бывшего дома и помню, как папа ликующе вскидывал кулак в воздух, когда болел за свою любимую команду, но не могу вспомнить совсем простых вещей, например, какая у меня любимая марка джинсов. И нравилось ли мне кататься на велосипеде. И влюблялась ли я хоть раз.
Мама уверяет, что память ко мне вернется. Со временем.
Но папа-то не вернется никогда.
Я впилась ногтями в кожаные поводья и глубоко, судорожно вздохнула. Все, все сгорело дотла вместе с домом.
Все, кроме одной дурацкой рубашки.
Нега ударила копытом, выбив комок земли с травой. Стремясь выйти из тупика, лошадь тихо заржала.
Я точно знаю, как она себя чувствовала в этот момент.
Отведя Негу от забора, я мягко перевела ее на рысь. Корпус лошади мерно покачивался подо мной. Лица коснулся порыв холодного ветра со сладковатым запахом травы, и я откинула голову, позволяя ему трепать меня за волосы, за рубашку, ударять по сгустку боли, который поселился на месте моего сердца. Если б только ветер мог подхватить меня и перенести назад во времени.
Боль внутри усиливалась, словно разошлась метастазами по всему телу.
— Вперед! — я ударила пятками в бока Неги.
Кобыла не заставила просить себя дважды. Она рванулась вперед сразу всем своим весом. Ощутив этот мощный импульс, я прижалась к лошади, наслаждаясь тем, как ее грива хлещет меня по лицу.
Чем быстрее мы мчались, тем меньше ощущалась боль в груди, как будто с каждым ударом моего колотящегося сердца и копыт Неги она сбивалась в комок, все плотнее и плотнее.
Я еще подстегнула лошадь.
Когда мы мчались обратно в конюшню, на пути перед нами выросли валуны — декоративная стенка, зигзагами пересекавшая эту часть поля. Одним тем, что я осмелилась ехать быстрее черепахи, я уже нарушила мамины запреты. О прыжках не могло быть и речи. Особенно учитывая, что я никогда раньше этого не делала.
Или делала?
Камни становились все ближе и ближе. Оставалось либо резко развернуться, либо предпринять идиотскую попытку за какую-то долю секунды врубить нужные воспоминания.
Я ослабила поводья, дав им выскользнуть из пальцев. Значит, выбираем идиотизм.