Владимир Гораль
Марш Кригсмарине
Повесть
Немецкому подводнику второй мировой, командиру U – 156, корветтен-капитану Вернеру Хартенштайну посвящается эта книга.
В разгар самой бесчеловечной бойни всех времён он нашёл в себе силы остаться Человеком.
Глава 1.
"Отто фон Шторм - гордость Кригсмарине>1 и друг русалок"
Сегодня 21 сентября 1951-го года. Этот проклятый шторм не унимается уже третьи сутки, а у малышки Эйди температура под сорок и жаропонижающее уже почти не помогает. Дышит она с трудом, хрипы в лёгких слышны без всякого стетоскопа, стоит лишь приложить ухо к её детской груди. Бедняжку мучает надсадный кашель. Она зажимает рот во время приступов и в маленькой ладошке остаётся пугающая ржавая мокрота. Это пневмония. Не нужно быть доктором, чтобы поставить диагноз. В сорок втором на борту моего У-бота также умирал дизелист Шульц и мы ничего не могли сделать, даже всезнайка-лейтенант Курт Монке, наш акустик и по совместительству врач, с четвёртого курса медицинского факультета ушедший добровольцем на флот. Дурачок Курт насмотрелся картинок и начитался романтических бредней в патриотическом, иллюстрированном ежемесячнике Кригсмарине: о морских баталиях, о боевом моряцком братстве, о героях-подводниках - арийских хозяевах морей и океанов.
Курт был хорошим студентом-медиком и знал своё дело. На стоянках он успел натащить на борт нашего "Чиндлера">2 множество полезных медицинских штучек, включая кучу медикаментов и даже походный набор дантиста. Этот кожаный саквояж, над которым вначале все потешались, очень пригодился нам в дальнем походе. Монке в течении месяца удалил больные зубы у двоих ребят - второго механика и боцманмата. После этого парня все крепко зауважали и называли не иначе как: "Наш Монке". Когда у Шульца начался надсадный кашель, и он стал жаловаться на жар и боль в груди, то Монке, прослушав его стетоскопом, помрачнел и поставил страшный диагноз - Пневмония. Тогда это был всё равно, что смертный приговор. Про пенициллин Курт читал как-то короткую заметку в медицинских изданиях. Вроде что-то там американцы экспериментируют с какой-то плесенью, но пока всё туманно. Бедняга Шульц мучился и задыхался, пока я не приказал бледному, как полотно акустику-лекарю сделать больному такой укол морфина, чтобы он мирно заснул и больше не просыпался.
Об этом знали только мы двое, а в вахтенном журнале я просто указал дату и время смерти бедняги. С того дня прошло почти девять лет и антибиотики давно уже спасают миллионы жизней. Мне же сейчас надо вырвать из лап смерти только одну маленькую жизнь и эта жизнь моей пятилетней дочери - Эйди, Эидис Вард, урождённой фон Шторм. Наше родовое древо восходит к самому Генриху фон Вальпотт, первому магистру Тевтонского Ордена. Мой славный пращур Вильгельм фон Шторм был женат на его дочери. По большому счёту мне, графу Отто фон Шторм, всегда было наплевать на собственную голубую кровь и только с рождением дочери этот, как мне всегда казалось, ветхозаветный казус приобрел для меня какое-то значение. Да и, наверное, я просто старею. К тому же теперь, когда мой родной Книгсберг>3 - сердце Восточной Пруссии, аннексирован русскими, история моей семьи, как часть истории моего побеждённого, униженного и разодранного на части Отечества, стала для меня по настоящему важной.
Когда-то, в начале войны пропагандистские борзописцы из разных газет и журналов пытались сочинять обо мне всякие небылицы. У меня с сорок первого по сорок второй годы было самое большое по тоннажу количество потопленных неприятельских кораблей и судов. Я просто был тогда удачливым командиром "Чиндлера", славного У-бота, одной из новейших на тот момент немецких подлодок. Это плут "Чиндлер" был удачником - я же просто при нём подвизался. Один щелкопер-журналист тиснул про меня статейку в Фёлькишер Беобахтер>4. Эта галиматья называлась простенько и со вкусом: " Отто фон Шторм - гордость кригсмарине и друг русалок". " Гордость Кригсмарине", это ещё можно было как-то пережить, но "друг русалок " это уже было ни в какие ворота. Надо мной потешалась вся братва из плавсостава нашей флотилии. Пришлось терпеть, пока я не догадался выставить грузовичок пива для всей честной компании.
Но сейчас единственная цель моей жизни спасти дочь. В моём распоряжении рыбацкая лодка с мотором, но в такую погоду нечего и думать, чтобы выйти в море, а не то, что добраться до материка. Хотя, СТОП! Вот сейчас, только-что, когда я по многолетней привычке пишу этот текст в ежедневнике, мне вдруг вспомнилось, что в тайном гроте под островом, где во время войны находилась секретная база наших У-ботов, есть один, ставший мне случайно известным тайник. В нём ВОЗМОЖНО (Господь, сотвори чудо) хранится трофейный американский пенициллин (чем чёрт не шутит) и если я его добуду, то главное, чтобы он всё ещё был пригодным для лечения...
Я был в полном отчаянии, хотя сам тайник нашёлся довольно быстро. В конце концов, об устройстве внутренней инфраструктуры базы "Лабиринт" мне было изначально известно гораздо больше многих, поскольку последние шесть лет были во многом потрачены на её подробное изучение. Весь огромный грот, в котором располагалась в годы войны сверхсекретная стоянка для наших У-ботов, это совместное творение природы и человеческих рук. Мои находки в его дальних, самых потаённых и веками не посещаемых людьми местах, были всегда неожиданными, а порой и весьма романтичными. Кого-нибудь они могли бы сделать счастливым и богатым человеком, но только не меня. Деньги это не моя страсть. Я не из тех парней кого может осчастливить солидный счёт в банке. В северной части "Лабиринта" я когда-то нашёл комнату, а в ней сейф средних размеров, весом с центнер. Тогда эта находка меня не заинтересовала, но теперь я вернулся сюда в отчаянной и, возможно, нелепой надежде найти лекарство для моей девочки. Сейф не был снабжён чересчур хитрым замком, но и я не был медвежатником. В любом случае на одном из складов, где-то ближе к причалам находился автогенный аппарат - два небольших баллона со шлангами, медной трубкой и насадкой резака. Я не пошёл за автогеном, а чтобы не терять время взвалил на спину сейф и почти бегом понёс его через весь грот, петляя по закоулкам и поворотам. Усталости в горячке я не чувствовал и когда вышел в туннель узкоколейки только лишь прибавил скорости. В конце концов, я вскрыл, этот чёртов, несгораемый шкаф. Проклятье! В нём находился всего лишь один единственный кожаный портфель, упакованный в опечатанный сургучом, большой, плотный пакет из вощёной бумаги. Вероятно для страховки от сырости. Портфель выглядел солидным и дорогим - из крокодиловой кожи, с массивными бронзовыми замками-клапанами. Неизвестная сволочь плотно набила его канцелярскими папками с какими-то бумагами, но не удосужилась положить в сейф то, что я так надеялся найти - лекарство для Эйди.
