Странную исторію разсказалъ мнѣ наѣзжій изъ Москвы адвокатъ. Настолько странную, что, выслушавъ, я напрямки сказалъ ему:
— Не врете, такъ правда. А, впрочемъ, спасибо за сюжетъ.
— Помилуйте! Я же самъ вожусь съ этимъ дѣломъ… мнѣ ли не знать всю подноготную?
Въ одну московскую семью пріѣзжаетъ гостья, пожилая дама изъ провинціи. Въ Москву она прибыла по дѣлу — утверждаться въ правахъ небольшого наслѣдства, которое нежданно-негаданно свалилось ей отъ брата, холостого чудака и нелюдима, ненавидѣвшаго свою родню. Старикъ умеръ одиноко, не оставивъ завѣщанія, и имущество его досталось сестрѣ — весьма кстати, потому что, до тѣхъ поръ, она жила въ страшной бѣдности, почти въ нищетѣ. Съ московскою семьею наслѣдницу свели дѣловыя отношенія, такъ какъ москвичи тоже приходились покойному какою-то седьмою водою на киселѣ. Дама была впервые въ домѣ, ее угощали, занимали, вывели къ ней дѣтей и, наконецъ, красивая, дородная мамка торжественно вынесла послѣднее произведеніе хозяевъ — шестимѣсячнаго младенца.
Дамъ, особенно пожилыхъ и дѣтныхъ, сахаромъ не корми, но дай повозиться съ «ангелочкомъ», а гостья, вдобавокъ, только что успѣла предупредить хозяйку, что безумно любить маленькихъ. Но, къ удивленію присутствующихъ, она — чѣмъ бы смотрѣть на ребенка — уставилась во всѣ глаза на мамку, поблѣднѣла, задрожала, а та, едва подняла глаза на гостью, тоже стала бѣлѣе снѣга.
— Что это, Господи? — глухо сказала гостья, — въ глазахъ рябитъ, что ли? Ольга, это ты?
Мамка пошатнулась, ребенокъ скользнулъ съ ея рукъ, — счастье, что не на полъ, а въ кресла, — а сама она повалилась на коверъ, въ глубокомъ обморокѣ.
Переполохъ поднялся ужаснѣйшій. Мамка лежитъ, какъ пласть. Гостья надъ нею мечется въ истерикѣ — и хохочетъ, и плачетъ, и бранится. А хозяева ничего не понимаютъ, только чувствуютъ: скандалъ!
— Анна Евграфовна! успокойтесь! что это значитъ? вы знаете нашу Акулину?
— Какая тамъ Акулина? — визжитъ гостья, — это Ольга, наша Ольга!
— Да, помилуйте! откуда вы взяли Ольгу? Акулина! У нея и въ паспортѣ…
— Покажите паспортъ.
Принесли. Паспортъ правильный: Акулина Ивановна Лаптикова, крестьянка Некормленной губерніи, Терпигорева уѣзда, Пустопорожней волости, деревни Заплатина, Неурожайка тожъ, дѣвица, 28 лѣтъ, росту выше средняго, лицо чистое, волосы русые, глаза сѣрые, носъ и ротъ обыкновенные, особыхъ примѣтъ не имѣетъ, прописка въ порядкѣ, больничный сборъ уплаченъ…
— Гдѣ вы ее достали?
— Акушерка знакомая привела.
Анна Евграфовна повертѣла паспортъ въ рукахъ, посмотрѣла на очнувшуюся мамку и рѣшительно заявила:
— Паспортъ фальшивый.
— Полно вамъ!
— Фальшивый, говорю вамъ. Это — не Акулина, это — Ольга, моя племянница, которая шесть лѣтъ тому назадъ, — какъ ея мать, а моя сестра Евлампія умерла, — не захотѣла съ нами оставаться, уѣхала въ Питеръ работы искать… Ты — Ольга? Или нѣтъ! Признавайся! Что ужъ тутъ? Не спрячешься.
— Я, тетенька… — пролепетала мамка.
Исторія разъяснилась въ такомъ видѣ.
Ольга N., «дочь бѣдныхъ, но благородныхъ родителей», по смерти матери, осталась восемнадцатилѣтнею безприданницею, на шеѣ у тетки, которая, сама нищая, ненавидѣла дѣвушку, какъ лишній ротъ въ семьѣ. Когда Ольга, чувствуя свою неумѣстность въ теткиномъ домѣ, запросилась на волю, въ Петербургъ, Анна Евграфовна была рада-радехонька ее сплавить. Сколотивъ нѣсколько рублей на дорогу, продавъ разныя вещи, Ольга уѣхала, что называется, въ одномъ платьишкѣ. На прощанье много не горевали, разстались сухо, а затѣмъ Ольга — какъ въ воду канула, и шесть лѣтъ о ней не было ни слуха, ни духа — до ея совершенно нечаяннаго, негаданнаго, мало сказать: сценическаго, — сверхъ театральнаго выхода въ роли мамки ребенка господъ Игрековыхъ.
Допрошенная теткою и «господами», Ольга, alias Акулина, разсказала о себѣ слѣдующее.
Прибывъ въ Петербургъ, она напрасно обивала пороги въ конторахъ, посредничающихъ по спросу и предложенію труда, напрасно печатала объявленія въ газетахъ: ей не везло. На настоящій интеллигентный трудъ она не годилась — по недостаточности образованія, полученнаго кое-какъ, изъ пятаго въ десятое, въ жалкомъ захолустномъ пансіонишкѣ. Въ бонны не брали: гдѣ языковъ требовали, а ими Ольга не владѣла, гдѣ спрашивали:
— Платье у васъ приличное есть?
— Вотъ — только, что на мнѣ.
— Такъ васъ — прежде, чѣмъ въ домъ взять, еще одѣть придется! Такъ ходить нельзя: у насъ порядочные люди бываютъ, да и дѣти смѣяться станутъ, скажутъ — нищая… Нѣтъ, прощайте: тратиться на туалетъ бонны совсѣмъ не входитъ въ мои расчеты.
— Вычтите изъ жалованья.
— Да, хорошо, если вы у насъ уживетесь, а — если нѣтъ? Плакали денежки. Нѣтъ, прощайте. За пятнадцать цѣлковыхъ въ мѣсяцъ вашей сестры сколько угодно, — только свистни… какіе еще! съ туалетцемъ, съ языками.
Впрочемъ, три раза ей удалось пристроиться съ грѣхомъ пополамъ, но не надолго: рослая, здоровая дѣвушка, Ольга, едва успѣвала поступать на мѣста, какъ ее начинали преслѣдовать мужчины — ухаживаньемъ, а женщины — ревностью, и ей приходилось бѣжать либо отъ черезчуръ подозрительныхъ Юнонъ, либо отъ черезчуръ назойливыхъ Зевесовъ. А дѣвушка она была чистая, цѣломудренная, воспитанная въ строгой семьѣ. Окружавшая ее въ столицѣ, мужская облава мерзила ей глубоко.
