Мамка - [2]

Такъ пробилась она, точно рыба объ ледъ, два года, изъ которыхъ добрыхъ полтора — по подваламъ, угламъ, питаясь хлѣбомъ, лукомъ, да квасомъ. Одичала, огрубѣла, но упрямо вѣрила, что настанутъ для нея лучшіе дни. Вернуться къ теткѣ не хотѣла ни за что, лучше — въ могилу. О московскомъ дядѣ хорошо знала, что, хоть умри она у него на порогѣ, а онъ ее даже въ домъ не пуститъ, двугривеннаго не вышлетъ. Кругомъ шныряли гадкія твари, торговки и посредницы разврата, — всѣ въ одинъ голосъ кричали ей: дура, за что ты себя мучишь, когда у тебя есть драгоцѣнный капиталъ молодости и красоты? Дѣвушка, однако, держалась крѣпко — и выдержала.

— Хоть бы въ горничныя кто взялъ! — рыдала она.

А подвалъ ей хладнокровно возражалъ:

— Въ горничныя тебѣ нельзя. Ты образованная, дворянка.

— Да какая я образованная? Я и знала-то мало, а теперь забыла все…

— Дворянка!

И, дѣйствительно, когда выпадали ей мѣста въ услуженіе, занять ихъ мѣшалъ Ольгѣ именно ея дворянскій видъ на жительство.

— Нельзя, милая, — объясняли ей, — горничная вещь ходовая. Ее сгоряча и крѣпкимъ словомъ обзовешь, и по затылку даже если стукнешь, — все должна стерпѣть… По мировымъ чтобы не шляться… дѣло житейское… Ну-съ, а вы дворянка, образованная, съ вами такъ нельзя… Стѣснять же себя ради васъ въ домашнемъ обиходѣ — согласитесь…

Ольга соглашалась и уходила, полная отчаянія. Если что ненавидѣла она теперь, такъ это именно свой дворянскій паспортъ, по праву рожденія насулившій ей всякихъ житейскихъ привилегій, а теперь не позволявшій ей заработывать жизнь.

Въ одинъ прескверный день, она поняла, что дальнѣйшая борьба немыслима, что предъ нею остаются на выборъ — либо постылое возвращеніе къ ненавистной теткѣ, либо — торговля собою. Какъ ни противно было ей первое, а все же лучше разврата. Случилось ей ненарокомъ заработать нѣсколько рублей поденщиною, шитьемъ, распродала платьишки, которыми обзавелась было на нѣкоторыхъ кратковременныхъ мѣстахъ своихъ, и, распростившись съ Питеромъ, тронулась во свояси. Ѣхала съ ужасомъ, не вѣря, что доѣдетъ, и все надѣясь: вотъ-вотъ случится такое чудо, что спасетъ и выручить.

Въ вагонѣ насупротивъ Ольги помѣстилась молодая женщина, краснолицая, веселая, вымившая. Едва поѣздъ тронулся, какъ Ольга и попутчица ея разговорились, а уже за первою станціей были пріятельницами. Замѣтивъ, что Ольга ѣдетъ ужъ очень налегкѣ и голодная, женщина угостила ее баранками, колбасою, чаемъ, водкою. Водки Ольга не пила, а попутчица прихлебывала усердно и вскорѣ стала столь весела, что обратила на себя вниманіе кондуктора и настолько заполонила его сердце, что получила приглашеніе «погостить» у него въ служебномъ отдѣленіи. Веселая особа согласилась, но — предъ уходомъ — попросила Ольгу припрятать маленькій узелокъ.

— Потому, — шептала она, — я къ вамъ, милая, довѣріе получила, а кавалеръ этотъ — кто-жъ его знаетъ? Напоитъ, да оберетъ… А тутъ у меня, миленькая, пачпортъ, да двѣнадцать рублевъ денегъ.

И ушла.

Ольга знала, что спутницу ея зовутъ Акулиной Ивановной, что она крестьянская дѣвица Некормленной губерніи, Пустопорожней волости, деревни Заплатина, Неурожайки тожъ, — что она ѣдеть на готовое мѣсто, выписанная, по рекомендаціи отъ конторы, бѣлою кухаркою, въ незнакомую чиновничью семью въ городокъ К… Препроводительное письмо, по просьбѣ Акулины Ивановны, она сама ей читала: оно лежало тутъ же, съ паспортомъ, съ деньгами. Ей было до боли завидно этой бойкой, сытой, устроенной при мѣстѣ, женщинѣ, и жаль своихъ собственныхъ неудачъ. Она думала о своей судьбѣ и ея, и готова была помѣняться съ нею хоть сейчасъ своимъ ненужнымъ ей, нищимъ дворянствомъ, и своимъ забытымъ полуобразованіемъ. Думала, покуда не уснула.

Проснулась отъ внезапной остановки поѣзда. Кругомъ — поле, брезжитъ разсвѣтъ, люди бѣгутъ мимо оконъ, по насыпи, машутъ руками, что-то кричатъ.

— Что случилось?

— Женщину убило. Съ поѣзда свалилась. На смерть! Вздумала на ходу изъ вагона въ вагонъ перейти, — ну, а хмельная была. Её и стрясло. Такъ — всю голову въ лепешку.

Женщина эта была веселая Акулина Ивановна.

И вдругъ — точно молніей озарило Ольгу: а узелокъ-то!? Вѣдь, онъ у нея, у Ольги. Тамъ — паспортъ, тамъ — рекомендація… Вѣдь это, значитъ, сразу на готовыя харчи?.. Въ поѣздѣ никто ея, Ольги, не знаетъ, Акулины Ивановой тоже…

И когда, на ближайшей станціи, былъ составленъ протоколъ о происшествіи, и Ольгу, какъ сосѣдку погибшей по вагону, жандармъ спросилъ:

— Какъ звать?

Она смѣло отвѣтила:

— Акулиной Ивановой… Лаптикова — прозвище.

— Покойницу знала?

— Нѣтъ… Впервые дорогой съѣхались…

— Говорила съ нею въ дорогѣ?

— Какъ же, господинъ офицеръ! Очень даже много говорили.

— О чемъ?

— О своихъ дѣлахъ. Насчетъ мѣстовъ больше.

— А какъ ее звали по имени? Не упомнишь?

— А тоже Акулиной, господинъ офицеръ. Съ того у насъ и разговоръ пошелъ, что чудно намъ стало, какъ это мы обѣ, незнакомыя, сошлись, и обѣ Акулины.

— Паспорть?

— Вотъ онъ.

Жандармъ поглядѣлъ, — все выправлено въ порядкѣ, - записалъ.

— Куда ѣдешь?

Ольга назвала.

— Ожидай: можешь быть вызвана, какъ свидѣтельница. Грамотная?

— Не обучена…

— Съ Богомъ.

Въ вагонъ Ольга возвратилась уже не дворянкою N., но крестьянкою Акулиною Лаптиковою. Свой собственный паспорть Ольга-Акулина запрятала въ своихъ вещахъ, а по паспорту Лаптиковой явилась въ К… къ обозначеннымъ въ препроводительномъ письмѣ господамъ. Оставаться у нихъ на службѣ она, конечно, не собиралась: она ѣхала, какъ рекомендованная бѣлая кухарка, а и готовить-то путемъ не умѣла, — развѣ самыя простыя кушанья.