Жаринов Е. В.
Магистр Жак де Моле.
I
ПРОЛОГ
Да! Есть места, есть места на земле, которые влекут к себе, погружая душу в летаргический сон. Кажется, здесь и только здесь Высшие силы напрямую общаются с человеком. В каждой стране есть такие места. В Германии - это гора Хартц, где Гете вместе с Мефистофелем устроил для своего Фауста Вальпургиеву ночь, во Франции - южные провинции Лангедока, место жизни и гибели знаменитых катаров, в Англии - Стоунхендж и озера Шотландии.
Откуда исходит мощь этих мест? Наверное, в подобных уголках земли сама Красота сводит с ума каждого, кто хотя бы на мгновение захотел превратиться из добропорядочного господина в созерцателя, а, следовательно, в язычника, боготворящего неожиданно раскинувшиеся перед ним леса, поля, реки или озера Шотландии.
Но не о Шотландии пойдет сейчас речь. К этому месту мы ещё придем по мере нашего повествования. История начинается во Франции, там, где и родился великий магистр ордена Тамплиеров Жак де Моле, воин, мистик, пророк.
Когда бредешь по кладбищу, то постоянно натыкаешься на даты жизни и смерти тех, кто лежит сейчас под этими плитами. Сколько лиц! Пройдет ещё мгновение, и все они исчезнут из памяти: ненужные лики, навсегда растворившиеся в земном чреве. Никогда не появиться им вновь из этой глины, из которой великий Скульптор лепит носы, подбородки, брови, никогда не обрести им прежних знакомых черт: прах к праху, как говорится.
Другое дело жизнь пророка. В начале XIV века не писали портретов, и как выглядел де Моле, мы не знаем, но бессмертная тень его в этом не нуждается. Прах к праху, как говорится, а вечное пребывает в вечном. Если сравнить начало XIV и конец XIX века, то это и будет вечность, и ноша сия оказалась по плечу старому, измученному пытками Магистру. А раз так, то рассказ наш следует начать с того, что мы опишем, как сельский священник уже в конце XIX века, оказавшись в одном из упомянутых нами заколдованных мест, что можно было отыскать на юге Франции, занялся раскопками и в суетном любопытстве своем потревожил Тайну.
А началось все так.
Первого июня 1885 года в деревушке Ренне-ле-Шато появился новый тридцатитрехлетний приходской священник по имени Беранжер Соньер. Был он высокого роста, сутуловат, с черными вьющимися волосами и глубокопосаженными карими глазами. Когда Соньер слушал кого-нибудь, то его тонкие, как две ниточки, губы постоянно растягивались в застывшую полуулыбку. Деревушка насчитывала всего двести душ и располагалась непосредственно у Пиреней, недалеко от Каркасона. Настоящая дыра, куда Соньера, несмотря на ум и таланты, которые он выказал ещё в духовной семинарии, сослали за дерзкий нрав и непокорность. В представлении местных крестьян все усилия религии сводились к тому, чтобы наполнять небесные сундуки, заставлять прихожан раскошеливаться, выкачивать деньги из их карманов. Религия напоминала местным фермерам огромный торговый дом, где кюре являлись приказчиками, хитрыми, пронырливыми, оборотистыми, и обделывали дела господа Бога за счет простых людей. Для молодого человека с амбициями оказаться в такой дали от цивилизации означало лишь верную духовную смерть. У Беранжера была прекрасная перспектива раствориться в этих местах, погибнуть в безвестности, благо виноградники были отменными, а мягкий теплый климат и жирная плодородная земля, которая по весне испускала дурманящий запах трав и в которой уже в апреле вызревала клубника, располагали к безделью и опасному для молодого пытливого ума благодушию. Спасло Соньера то, что он сам был родом отсюда и к подобным соблазнам привык уже с детства. В этих местах он охотился и рыбачил с младых ногтей и знал всё про одурманивающую душу истому.
Каждое воскресенье, Соньер взял за правило проводить на реке и каждое воскресенье, посвященное рыбалке, встречал молодой священник на одном и том же месте другого рыболова, аббата из соседнего прихода Анри Буде, маленького, худого, подвижного и вечно небритого старичка. Часто проводили они по полдня, сидя рядом с удочкой в руке, свесив над водой ноги, и скоро между ними возникла тесная дружба.
Бывали дни, когда они совсем не разговаривали. Иногда же беседовали, но чудесно могли понимать друг друга и без слов, так как у них были общие вкусы и близкие переживания.
Весною, по утрам, часов в десять, когда помолодевшее солнце поднимало над рекою легкий пар, уносящийся вместе с водою, и славно припекало спины, Соньер порою говаривал соседу:
А? Какая теплынь?
На что Буде отвечал:
И не говорите. Славно душу греет
И этих двух фраз им было вполне достаточно, чтобы понимать и начать уважать друг друга.
Осенью к концу дня, когда небо, окровавленное заходящим солнцем, отражало в воде очертания пурпурных облаков, заливало багрянцем всю реку, воспламеняло горизонт, освещало красным светом обоих друзей, придавая их лицам особое выражение, Соньер, глядя на Буде и не узнавая его, говорил:
Каково, а?
И маленький, небритый кюре, также удивляясь в душе преображению своего друга, лишь кивал головой в знак согласия и еле слышно спрашивал:
Что с вам, дорогой Соньер?