Олег Зайончковский
Любовь после «Дружбы»
Нижеследующая история относится к тем еще временам, когда у нас водились индейцы. Вымирали постепенно, но еще водились. Впрочем, может быть, их и на ту пору оставалось уже только двое на весь город — двое последних престарелых могикан. Их тогдашние индейские имена унесла река забвения; в мире же бледнолицых их звали Гарик и Геныч.
Разумеется, нелегко приходилось индейцу в СССР. Тогда считалось, что индейскому народу надо жить в Америке — жить и бороться там за свои права. А у нас все народы соединились в общность — такую общность бледнолицых, именуемую «советский народ». Эта общность днем училась и трудилась, а по ночам спала в койках. Что же оставалось делать нашим индейцам, пусть немногочисленным, если они-то хотели днем бездельничать, покуривая трубку, а ночью красться тропой войны? Ничего им не оставалось, кроме как притворяться обыкновенными гражданами, ходить в школу и стареть, забывая постепенно свои настоящие имена.
Но иногда индейский дух давал все-таки о себе знать…
Однажды, теплой июньской ночью, а правильней сказать, поздним вечером, потому что ночь в июне приходит только назавтра, Гарик и Геныч сидели в детсадовской беседке и курили. Табак был просто табак, но он кружил им головы, потому что индейцы только недавно научились затягиваться «в себя». А получасом ранее беседка еще полна была народу, потому что в ней любила повечерять окрестная общность не старше семнадцати лет. Общность блеяла под гитару, грызла семечки и вела разговоры, состоявшие по большей части из междометий.
Теперь беседка обезлюдела. Пол ее был усеян семечковой шелухой и окурками, а по углам таяли сугробы табачного дыма, медленно утекая сквозь дощатые стены. Но в головах у Гарика с Генычем еще звучал гитарный романтический звон. Им совершенно не хотелось спать, и настроение у обоих было самое что ни на есть индейское. Друзей тянуло на приключения.
— А что? — предложил кто-то из них. — Давай сегодня пошляемся?
«Пошляться» — это был их пароль. Он обозначал любимое индейское занятие — военные маневры против вымышленного неприятеля. Будь Гарик с Генычем помоложе, они бы давно уже шлялись, вместо того чтобы тратить вечер попусту. Но в том-то и беда, что индейцы были стары и уже не так сильны на вымысел, как прежде. Воображение их с возрастом ослабело и не могло представить детсадовский двор техасским ранчо, а улицы микрорайона превратить в каньоны и ущелья. Даже под флером июньской ночи действительность не желала пересоздаваться, как ни зажмуривайся. Поэтому, когда один индеец предложил другому пошляться, другой только кивнул согласно… и оба не двинулись с места. В эту важную минуту они поняли, что им остается либо как-то примениться к предлагаемой реальности, либо идти спать.
И тут Гарика осенило.
— Идея! — воскликнул он. — Давай запоремся в «Дружбу».
Геныч ответил не сразу. Идея была даже по индейским меркам смелая.
«Дружбой» назывался пригородный пионерлагерь, в котором все наши ребята и девчата в три летних заезда проводили свое счастливое детство, пока оно не кончалось. А когда кончалось, лучших из них брали в «Дружбу» пионервожатыми. Детство закончилось и у Гарика с Генычем, но они, разумеется, в число лучших не попали. Зато попали некоторые их знакомые девочки; какие — об этом речь впереди. Собственно, последнее обстоятельство и натолкнуло Гарика на мысль наведаться в «Дружбу», хотя Генычу он об этом не сказал.
А Геныч подумал-подумал да и согласился:
— Лады, — решил он. — Валим, устроим им какой-нибудь кипиш.
В их малочисленном племени Геныч исполнял обязанности вождя. Он был и.о., потому что Гарик его на эту должность не назначал, но и не выражал протеста. Таким образом, раз Геныч постановил идти, значит, решение было принято окончательно.
Ходу до «Дружбы», если даже добираться не проезжими дорогами, а напрямик, было километров пять. Однако испытание предстояло не столько ногам индейцев, сколько их боевому духу. Дело в том, что путь их лежал через земли, принадлежавшие не условному, а вполне настоящему противнику. Остался позади родной микрорайон, в котором Гарика с Генычем знала каждая собака. Потом друзья прошли частный сектор, где собаки им были знакомы через одну. А потом… потом надо было пересечь черту, за которой начиналась вражеская территория. Черта была невидимая, но хорошо известная всем городским обитателям. Даже упомянутые собаки, чем бы они ни были увлечены, добежав до этой черты, останавливались, будто натолкнувшись на какую-то преграду, и поворачивали обратно. Эта черта была условная граница между городом и поселком, именуемым в просторечии Гоп. Полное название поселка было — Гоп-шлеп, и происходило оно от небольшой железных дел фабрики, которой поселок принадлежал. День и ночь стучали на фабрике механические ножницы — гоп! — и с громом шлепались отрубленные железные листы. Но был и второй смысл у названия поселка. «Гоп!» — говорили местные ребята каждому, кто имел неосторожность пересечь границу поселка. Пошлина за проход была известная, но платить ее Гарику с Генычем ой как не хотелось…
