Начало лета 1850 года. Все застыло в безветрии. В небе полыхает закат. Лучи уходящего солнца огнем зажгли верхушки вязов, но дом, укрытый их ветвями, выглядит мрачным и призрачным.
Открывается дверь, и появляется Эбин; спустившись с крыльца, он останавливается и смотрит направо на дорогу. В руке у него колокол, которым он оглушительно звонит. Перестав звонить, поднимает голову и в каком-то недоуменном благоговении долго смотрит на небо.
Эбин. Господи, до чего красиво!
Ему двадцать пять лет. Он высок, мускулист, у него приятное с правильными чертами лицо, выражающее непокорность и настороженность. Взгляд черных глаз напоминает взгляд загнанного, но не покорившегося зверя. Каждый день ему представляется клеткой, из которой он не в состоянии вырваться. У него черные усы и небольшая, чуть вьющаяся бородка. На нем грубая одежда фермера. Насмотревшись на закат и хмуро оглядевшись вокруг, он с остервенением плюет на землю и уходит в дом. С полевых работ возвращаются Симеон и Питер. Они значителъно старше своего сводного брата — Симеону тридцать девять лет, Питеру тридцать семь. Братья такого же высокого роста, крепко сколочены, широкоплечи и тяжеловесны; на вид они простоватее, грубее Эбина, но хитрее и практичнее. Многолетний физический труд несколько ссутулил их. С ног до головы испачканные землей, пропахшие ею, они тяжело ступают в своих тяжелых ботинках, к которым прилипли комья грязи. Остановившись у дома, братья поднимают головы и смотрят на небо, опираясь на мотыги. Жестокое выражение их лиц смягчается.
Симеон (восхищенно). Как полыхает!
Питер. Да.
Симеон (как бы думая о своем). Восемнадцать лет пролетело.
Питер. Чего?
Симеон. Восемнадцать лет, как Джен умерла, жена моя.
Питер. Я и забыл.
Симеон. А я вот не могу; все вспоминаю да вспоминаю. Тоска грызет. Волосы какие у нее были длинные-предлинные, как лошадиный хвост, и желтые-желтые, чистое золото.
Питер (безразлично). Да, преставилась. (Молчание.) А на Западе, золото, Сим, золото.
Симеон (все еще любуясь закатом, отрешенно). В небесах-то как полыхает.
Питер. По всему, это — знак! (Воодушевляясь.) Золото на небе — золото на Западе; золотые врата. Калифорния… Золотой Запад — золотые россыпи, Сим!
Симеон (в свою очередь воодушевляясь). Говорят, там золото под ногами — только подбирай. Прямо сокровище Соломона.
Еще некоторое время оба смотрят на небо, затем, опускают головы.
Питер (с горечью). А здесь же — камень на камне: что земля, что стены. Год за годом возводим их для него — я, ты, Эбин. И все для того, чтобы он замуровал нас в них!
Симеон. Мы вкалываем, силы тратим, годы! Холим эту проклятую землю. (Злобно топает ногой.) И все ради его доходов.
Питер. Если бы мы холили ее в Калифорнии — в каждой борозде отваливали бы по слитку золота!
Симеон. Калифорния далеко; почти на другом краю земли. А все же надо прикинуть…
Питер. Мне было бы нелегко бросить все это, где каждый клочок земли полит нашим потом!
Сидят в раздумье. Эбин выглядывает из окна кухни, прислушивается.
Симеон. Э-хе-хе! Может, он того… помрет скоро.
Питер. Кто знает?!
Симеон. А может, он уже… помер?
Питер. Трудно сказать…
Симеон. Уж два месяца, как от него ни слуху ни духу.
Питер. Вот в такой же вечер он и уехал. Ни с того ни с сего подхватился, и прямо на Запад… Что-то тут неладно… Он никогда не уезжал, разве что в деревню. Тридцать лет, а то и больше не покидал он ферму. С самой женитьбы на матери Эбина. (После паузы, зло.) А что если объявить его сумасшедшим? Суд признал бы.
Симеон. Он быстро всех судей скрутит. И труда ему не составит. Они ни за что не поверят, что он сумасшедший. Нет, придется ждать, пока помрет.
Эбин (со злорадной усмешкой). Чти отца своего!
Симеон и Питер, вздрогнув, смотрят на брата. (Ухмыляется; затем мрачно.) Я молюсь, чтобы он умер.
Симеон и Питер продолжают в изумлении смотреть на Эбина. (Как ни в чем не бывало.) Ужин готов.
Симеон и Питер (вместе). Эх-эх!