Любовь под вязами - [5]

Садятся. Эбин во все глаза смотрит то на Симеона, то на Питера.

Симеон (Эбину). Провались все пропадом!

Питер. Нечего вкалывать да пресмыкаться перед ним. Пусть катится ко всем чертям!

Симеон (Эбину). Ты говорил, что хотел бы быть единственным хозяином тут, — что же, можешь стать!

Питер. Вон коровы надрываются. Сходи лучше подои.

Эбин (радостно). А вы что — согласны подписать бумагу? Да?

Симеон (сухо). Может быть.

Питер. Может быть.

Симеон. Нам надо обдумать. (Повелительно.) А ты лучше иди потрудись.

Эбин (возбужденно). Теперь это опять мамина ферма! И моя! Мои коровы! Я буду сам, своими руками доить их! (Уходит через дверь в глубине.)

Симеон (после молчания). Вылитый отец.

Питер. Копия.

Симеон. Они перегрызут друг друга. Как собаки.

Эбин выходит на крыльцо, огибает угол дома. Небо начинает розоветь.

Эбин (останавливается у ворот и смотрит вокруг жадным и восхищенным взглядом). Красиво, черт возьми! До чего красиво! (Поднимает глаза — будто бросая вызов небу.) Моя ферма, слышишь? Моя! (Поворачивается и идет вглубь, к коровнику.)

Симеон и Питер закуривают трубки.

Симеон (кладет ноги в грязных ботинках на стол, откидывается на спинку стула и глубоко затягивается). А все же здесь здорово!

Питер. Да. (Подражает действиям брата.)

Пауза. Оба вздыхают.

Симеон (вдруг). А ведь он никогда не умел доить коров!

Питер (фыркнув). У него руки похожи на копыта.

Пауза.

Симеон. Ну-ка, достань-ка ту бутыль. Глотнем, что ли! Что-то внутри сосет!

Питер. Это мысль! (Берет с полки бутыль, два стакана и наливает виски.) За золото в Калифорнии.

Симеон. За удачу!

Они пьют, отдуваются, вздыхают, убирают ноги со стола.

Питер. Что-то не действует.

Симеон. Никогда так рано мы не прикладывались!

Молчание. Им явно не по себе.

Питер. Душно что-то тут!

Симеон (с облегчением). Пойдем подышим!

Они выходят, огибают дом, останавливаются у ворот и, онемев от восторга, смотрят на небо.

Питер. Красиво!

Симеон. Да.

Питер. Солнце, как и мы, спешит на золотой Запад.

Симеон (не в силах скрыть охватившее его вдруг волнение). Может, это последнее наше утро здесь.

Питер. Да, может быть!

Симеон (топнув ногой по земле и обращаясь к ней). Тридцать лет я питал тебя своим потом и кровью. Тридцать лет зарыл я в тебе, потом и кровью полил каждый клочок твой, убивался. Холил и нежил. Навозом, прости господи, — вот чем был для тебя я.

Питер. Да и я тоже.

Симеон. Да, Питер, и ты. (Вздыхает, затем сплевывает.) Ладно! По разлитому молоку не плачут!

Питер. А на Западе — золото! И свобода, может быть. Здесь мы были пленниками этих каменных стен.

Симеон (с вызовом). Ничьи и никакие не рабы мы больше. (Помолчав, с беспокойством.) Уж коли о молоке вспомнили, то как-то там у Эбина?

Питер. Наверно, доит.

Симеон. Наверно, надо б помочь. Хоть на этот раз.

Питер. Может, и надо. Коровы к нам привыкли.

Симеон. И любят нас. Они его мало знают.

Питер. Да. И лошади, и свиньи, и куры. Они его мало знают.

Симеон. Они знают нас, как родных, и любят. Это мы их поставили на ноги, мы их выходили.

Питер. Нет у нас теперь ничего!

Симеон (ему становится грустно). Я и забыл. (Вздыхает.) Ну что ж, давай хоть напоследок поможем Эбину, и ходу отсюда!

Питер. Давай.

Направляются к коровнику, но появляется Эбин, он, видимо, бежал, еле переводит дыхание.

Эбин (крайне возбужден). Они едут! Едут! Старый осел и его новобрачная. Я заметил их из коровника. Там внизу, за поворотом.

Питер. Как ты мог увидеть так далеко?

Эбин. Что я, как он, близорукий, что ли? И не узнаю нашу кобылицу и нашу коляску? Не различу двух людей в ней? А кто, кроме них, может… А потом я чувствую их приближение. (Изнемогает от нетерпения.)

Питер (сердито). Я не двинусь с места, пусть сам распрягает лошадь.

Симеон (тоже сердито). Надо поторапливаться. Собрать пожитки — да ходу, как только он объявится. Я не желаю входить в дом после его возвращения.

Направляются к дому.

Эбин (обеспокоен). Так вы подпишете бумагу до ухода?

Питер. Деньги — на бочку, тогда и подпишем.

Симеон и Питер поднимаются наверх укладывать вещи. Эбин торопливо входит на кухню, выглядывает из окна, затем подходит к плите и опускается на колени. Приподняв половицу, он извлекает холщовый мешочек, швыряет его на стол. Едва успевает привести все в порядок, как на пороге появляются братья. Каждый из них держит в руках по старому саквояжу.

Эбин (кладет руку на мешочек). Подписали?

Симеон (показывает бумагу). Вот. (Кивает на стол.) Деньги?

Эбин (высыпает деньги на стол). Здесь тридцать монет по двадцать долларов. Считайте.

Питер (перебирает монеты, одну-две пробует на зуб, составляет из них столбики). Шесть сотен. Ровно. (Сбрасывает столбики в мешочек и заботливо прячет его за пазуху.)

Симеон (протягивает Эбину бумагу). Держи.

Эбин (взглянув на бумагу, бережно складывает ее, также прячет за пазуху). Спасибо.

Питер. И тебе спасибо.

Симеон. На рождество мы пришлем тебе кусочек золота.

Симеон и Питер топчутся на месте, не решаясь уйти.

Питер. Ну, мы пошли.

Симеон. Ты выйдешь нас проводить?

Эбин. Нет. Я их встречу здесь.

Братья нерешительно направляются к двери и останавливаются.

Симеон. Тогда прощай.

Питер. Да, Эбин, прощай.

Эбин. Прощайте.

Симеон и Питер уходят. Эбин садится за стол, извлекает бумагу, поворачивается к печке и рассматривает ее. На лице его, освещенном солнцем через окно, — выражение отрешенности. Губы шевелятся — он читает. Тем временем Симеон и Питер выходят через ворота.