У дома. Начало лета. Закат. Ветра нет, все тихо. Небо над крышей ярко расцвечено, зелень вязов светится, но дом – в тени и по контрасту кажется бледным и выцветшим.
Дверь отворяется, на крыльцо выходит Ибен Кэбот, останавливается и смотрит вправо вдоль дороги. В руке у него большой колокольчик, который он машинально трясет, поднимая оглушительный звон. Потом кладет руки на бедра и смотрит в небо. Недоумевающий и потрясенный, он вздыхает и, запинаясь, восторженно выпаливает.
Ибен. Ишь ты! Красота-то какая!
Опускает глаза и хмуро озирается. Ему двадцать пять лет, он высок и жилист. У него красивое лицо с хорошими чертами, но выражение лица недовольное и недоброжелательное. Его полные вызова темные глаза напоминают глаза дикого зверя в неволе. Каждый день для него – клетка, в которую его заперли, но внутренне он не смирился. В нем затаена бешеная, но подавленная энергия. У него черные волосы, усы, редкая курчавая бородка. Одет грубо, по-деревенски.
Ибен с крайним отвращением плюет на землю, поворачивается и возвращается в дом.
Симеон и Питер идут к дому с полевых работ. Оба высокие, гораздо старше единокровного брата (Симеону тридцать девять лет, Питеру – тридцать семь), коренастее, грубее и грузнее его, их лица более тупы и некрасивы, они более проницательны и более практичны. От многолетней работы в поле слегка сутулятся. Они тяжело топают неуклюжими сапогами с толстыми подметками, облепленными землей. Их одежда, их лица, голые руки и шеи – в земле. Они пахнут землею. На миг они одновременно останавливаются перед домом и, как бы единым порывом, тупо смотрят в небо, опершись на мотыги. Когда они смотрят ввысь, напряженное, недовольное выражение их лиц смягчается.
Симеон (неохотно). Красиво.
Питер. Ага.
Симеон (неожиданно). Восемнадцать лет назад.
Питер. Чевой?
Симеон. Дженн. Баба моя. Померла.
Питер. А я и позабыл.
Симеон. А я вспоминаю – иногда. Скучно одному. Волосы у ей были длиннее конского хвоста, а желтые, что твое золото!
Питер (равнодушно, тоном, не терпящим возражений). Ну, и нету ее. (После паузы.) Золото – оно, Сим, на Западе.
Симеон (все еще под впечатлением заката – неопределенно). В небе?
Питер. Нну… можно и так сказать… вроде бы обещание. (Волнуясь.) Золото в небе – на Западе – Золотые Ворота – Калифорния! Золотой Запад! Золотые прииски!
Симеон (тоже волнуется). Там богатство прямо-таки на земле валяется! Говорят, что твои копи Соломона!
Какое-то время они еще смотрят в небо, затем опускают глаза.
Питеру (с горьким сарказмом). А тут на земле – камни, на камнях – камни, стены ложим из камня – год за годом – он да ты, да я, да еще Ибен – и ложим каменные стены, чтобы ему нас отсюда никуда не выпустить!
Симеон. Мы работали. Силы свои тратили. Годы тратили. В пашню их втоптали (топает ногой – это бунт) – и гниют они там, хлеба ему удобряют! (Пауза.) Нну – для здешних мест ферма доходная.
Питер. А коли пахать бы нам в Калифорнии, так мы бы в бороздах самородки находили!..
Симеон. Калифорния – она, почитай, на другом конце земли. Почти. Прикинуть надо…
Питер (после паузы). Да и мне тяжело бросать все, что мы нашим потом заработали.
Пауза. Из окна столовой высовывается Ибен и слушает.
Симеон. Ага. (Пауза.) А может… А может, он помрет скоро.
Питер (с сомнением). Может.
Симеон. А почем нам знать, может, он и сейчас помер.
Питер. А попробуй докажи…
Симеон. Два месяца, как сгинул, и ни слуху ни духу.
Питер. В такой же вечер, вроде этого, пропал, пока мы в поле были. Запрёг телегу и ходу на запад. Ни на что это не похоже. С тех пор, как он женился на мамаше Ибена, он тридцать лет, а то и больше, с фермы ни ногой, кроме как в село. (После паузы, проницательно.) Сдается мне, можно добиться, чтобы суд объявил его тронутым.
Симеон. Больно уж он их всех надувал. Всех облапошил. Не поверят, будто он тронутый.
