В ночном тумане послышались крики, и я резко затормозил на перекрестке. Не сказать, чтобы крики казались чем-то странным в городе, но именно в этой части Нью-Йорка они были совершенно неожиданными, потому что это был участок, расчищавшийся для постройки нового небоскреба. Сейчас здесь почти ничего не осталось, кроме нескольких совсем разрушенных зданий и груд кирпича. Весь скарб бывших обитателей был вывезен давным-давно, оставался только никому не нужный хлам. Что-то еще было в этих криках, казавшихся совершенно неуместными здесь. Это была настоящая истерика, которую мог вызвать только дикий страх, и, кроме этого, это были крики ребенка.
Я выхватил фонарик из отделения для перчаток, выскочил из автомобиля на тропинку, извивающуюся между развалинами, и помчался в том направлении, откуда слышался крик, стараясь держаться в тени и не зная, чего ожидать. Там могло случиться все, что угодно. Ребенок, игравший в этих сгнивших, заброшенных развалинах, вполне мог попасть в беду, если он всего лишь неосторожно задел какую-нибудь доску или толкнул полуосевшую стенку. Никакого освещения в квартале не было, если не считать нескольких уличных фонарей. И даже городской транспорт объезжал этот участок, загроможденный развалинами.
Но это не был несчастный случай. Просто среди развалин сидел мальчишка лет восьми в засаленных джинсах и свитере. Стиснутые руки были крепко прижаты к лицу, а все его тело сотрясалось от рыданий. Я подбежал к нему и тряхнул за плечо, но он не обратил на меня никакого внимания. Мне приходилось и раньше видеть такое. У ребенка была истерика, он был в состоянии шока. Тело его окаменело от страха, глаза закатились ко лбу, только белки сверкали, как два маленьких шарика. И тут я увидел, почему он рыдал.
Тело бросили прямо за грудой цемента под покосившейся стенкой, привалив его разбитой бетонной плитой, чтобы скрыть от случайного взгляда. Но в том, что на него наткнулся ребенок, которому нравилось играть в развалинах, не было ничего удивительного. Это было изуродованное тело рыжеволосой женщины. Она, вероятно, была красива когда-то, но смерть стерла следы красоты. Я сгреб ребенка в охапку и понес к автомобилю. Пока я шел, дыхание у него перехватило и крик сменился долгими жестокими рыданиями. Он крепко вцепился в меня ручонками, и постепенно сознание того, что он в безопасности, появлялось у него в глазах. Бесполезно было пытаться расспрашивать его. Вряд ли он мог бы вразумительно ответить на вопросы в теперешнем состоянии. Я тронул автомобиль и поехал к небольшому домику, в котором жил сторож строительной компании. Из домика доносились звуки радио, и я распахнул дверь.
Коренастый лысеющий мужчина, склонившийся над кофейником на портативной газовой плите, испуганно обернулся.
— Эй...
— У вас есть телефон? — спросил я.
— Но послушайте, мистер...
— Я имею право, малыш.
Я развернул свой бумажник так, чтобы он смог увидеть мою лицензию, выданную полицейским управлением Нью-Йорка. Он бросил быстрый взгляд на кольт 45-го калибра в плечевой кобуре.
— У вас здесь неприятности. Так где телефон?
Он поставил кофейник и дрожащей рукой показал на ящик в стене.
— В чем дело? Смотрите, если здесь что-то случилось...
Я махнул ему рукой и набрал городской номер Пата. Когда дежурный сержант ответил, я сказал:
— Это Майк Хаммер. Капитан Чамберс у себя?
— Минуточку.
Пат взял трубку.
— Отдел по расследованию убийств. Капитан Чамберс слушает.
— Это Майк, старина. Я говорю из хибары сторожа на строительной площадке Лейрона. Будет здорово, если ты сию же минуту приедешь сюда со своими работниками и медицинским экспертом.
Совершенно серьезно Пат спросил:
— О'кей. Кого же ты убил на этот раз?
— Прекрати строить из себя дурачка. Говорю тебе, я нашел труп. И привези врача, у меня здесь больной ребенок.
— Хорошо, оставайся там. Я немедленно выезжаю. А ты там ничего не трогай. Пусть все остается так, как есть.
— Сам знаю. Скажи своим ребятам, чтобы они ехали на свет моей машины. Может быть, там кто-нибудь еще есть, и, может, в этом деле замешаны еще какие-нибудь дети. Этого мальчишку я оставлю у сторожа. Может быть, доктору удастся чего-нибудь добиться от него.
Я повесил трубку и вышел из домика. Через несколько минут я вернулся с ребенком и положил его на раскладушку сторожа. Хозяин пытался выяснить у меня, что все это значит, но я послал его подальше, накрыл ребенка и велел ему никуда не выходить до приезда полиции. Это ему не понравилось, но выбора у него не было. Потом я забрался в машину, доехал до места, где нашел ребенка, и остановился на захламленной дорожке так, чтобы мои фары освещали соседнее здание. Освещая путь фонариком, я стал обшаривать развалины. Мой 45-й был на полном взводе. Маловероятно, чтобы кто-то скрывался возле тела человека, которого он убил, но я все-таки не хотел попасть впросак. Добравшись до бетонной плиты, я остановился и прислушался. Со стороны центра города я услышал слабые звуки сирены, которые с каждой секундой становились все громче и громче. Но здесь, внутри квартала, не было никого и ничего. Даже крыса, прошуршавшая по опилкам, издала бы какой-нибудь звук, но тишина была абсолютной.
