Луч во тьме

Пусть эта книга будет венком на неизвестную могилу моих отца и матери, погибших от рук гитлеровских захватчиков.

Автор

Залитый щедрым солнцем бульвар уходит вниз, к Днепру, и исчезает в далекой дымке.

Какой он величественный, этот новорожденный бульвар, как прекрасны современные здания, выстроившиеся вдоль широких тротуаров!

А совсем недавно здесь громоздились вековечные холмы, в глубоких оврагах звенели серебристой листвой старые клены, журчали роднички, перешептываясь с густой травой, с диким кустарником, зарослями крапивы, с шумливыми птицами, которым весело и привольно жилось на этой живописной окраине Киева. Но пришли люди, и заскрежетали бульдозеры, экскаваторы, устремились вверх могучие краны.

С сожалением наблюдала быстроногая, вездесущая детвора, как новая жизнь отвоевывала у нее овраги и холмы — места захватывающих мальчишеских игр, возбуждавшие неудержимую детскую фантазию, рождавшие крылатые мечты.

…Огромный ковш экскаватора с разгона врезался в землю и подбросил вверх веками спрессованную почву.

— Постой!

Человек в синем комбинезоне выхватил из ковша разбитую бутылку, в которой лежали пожелтевшие бумаги.

— Документы, что ли?

— Вроде…

Строители осторожно разворачивали хрупкие листки:

Как святыню, рассматривают рабочие свою находку.

Отзвук какой трагедии вырвал из земли ковш экскаватора? Кто они, авторы таинственного письма? Что происходило на киевской земле в том месте, где нынче пролегла новая магистраль столицы Советской Украины — красавец-бульвар имени Ивана Лихачева?

Григорий Кочубей устало присел на землю, холодную и неласковую. Дрожащими пальцами скрутил козью ножку.

В подземном сумраке на скамеечке мерцал самодельный фонарик, отбрасывая на стены призрачные тени.

Володя Ананьев работал, не разгибая спины. И откуда берутся у него силы? Посмотреть на парня — хилый, худой, узкий в плечах. А измученное, но все равно тонкое, красивое лицо казалось девичьим.

Володя копал, а Кочубей крепил. Землю сегодня выносил Валентин Черепанов.

Кочубей курил, наблюдая за Володей. Лом плохо слушался его, с трудом входил в твердую, как камень, землю.

— Володя, давай-ка поменяемся. Я покопаю. Тяжело же тебе…

— Не надо, Григорий Самсонович, я уже приспособился, — и, всем корпусом откинувшись назад, юноша вогнал лом в непослушную почву. К его ногам упала глыба сухой земли.

Ну и упряма же ты неподатлива, Черная гора!

Из узкого горла тоннеля выкатились два пустых ведра и показалась голова Валентина, а за ней и вся его длинная, тощая фигура.

— Докопались! Какая-то могила… Я же говорил — копать выше.

— Будет тебе ворчать, Валю-лю-ша! — звонким женским голосом пропел Володя.

Так обычно успокаивала нервничавшего Валентина его жена Клава — родная сестра Володи. Мужчины посмотрели друг на друга, горько усмехнулись и начали насыпать в ведерки землю. Приятно и в то же время тяжко было вспоминать родных, дорогих людей, с которыми их связывало прошлое, теперь такое далекое.

Неугомонный Валентин продолжал ворчать:

— Тебе бы, Володька, поползать вот так. Я сегодня сорок шесть раз туда и обратно лазил. Колени словно не мои. А во всем наш уважаемый Кочубей виноват, по его плану строим. А теперь на животе ползай…

— А тебе что — под землей дворец строить захотелось, — рассмеялся Кочубей и обнял Валентина. — Скажи-ка лучше, парень, что там на-гора? Рассветает уже?

— Там уже утро, и какое, хлопцы, утро! Небо такое розовое, что даже больно смотреть, а деревья заснежены, словно ватой окутаны. Красота!.. Вера Давыдовна зовет завтракать, картошка уже готова.

— Чего же ты молчишь? — Володя схватил ведро с землей и первый полез в тоннель.

Утро. А для них ночь. Кочубей сквозь щель ставни наблюдает за шоссе. Проехала машина с немецкими солдатами, и снова тишина..

Скоро три месяца, как он не видит солнца, людей, не дышит морозным зимним воздухом. По ночам они работают, а днем спят, плотно закрыв ставни и заперев на засов дверь.

За ширмой спят усталые Володя и Валентин, а ему не спится, не дают покоя тревожные мысли.

Еще недавно он не знал ни Володи, ни Валентина, ни Веры Давыдовны, заботливой, симпатичной и на редкость рассудительной Володиной матери. А теперь они ему словно родные.

Кочубей снова припал к окошку. Через щелку хорошо виден дом Тимченко — родителей его жены Маши. Он пришел к ним после того, как убежал из плена. Вон на крыльце стоит тесть — Петр Леонтьевич. Он, как и в мирные дни, подтянут, черное пальто застегнуто на все пуговицы. Идет на работу.

Гитлеровцам удалось пустить трамвайный завод, до войны носивший имя Феликса Эдмундовича Дзержинского. Немецкое командование обещало рабочим большие заработки и хороший паек. Кочубей уговорил Петра Леонтьевича вернуться на завод: старый кадровый трамвайщик, которого каждый хорошо знает, поможет нащупать связи с нужными людьми. Как и до войны, старик заведовал на заводе материальным складом. Петр Леонтьевич и познакомил Кочубея с Черепановым и Ананьевым, которых, так же как и его, привело в Киев военное лихолетье.