Луч во тьме - [2]

Кочубей вспомнил октябрьский дождливый день, когда Петр Леонтьевич свел его с Черепановым и Ананьевым. Хлопцы сразу же понравились Кочубею. А в людях он разбирается, хоть и не так уж давно живет на белом свете: только тридцать второй миновал… Студенты медицинского института говорили про своего молодого преподавателя политэкономии, что Григорий Самсонович как глянет на кого-либо, словно рентгеном просветит.

Между ним и его новыми знакомыми сразу установилось взаимное доверие. Они условились действовать сообща. А какие могут быть действия у коммунистов в оккупированном врагом городе — понятно: они решили искать подпольный горком партии.

Кочубей определенно знал, что подпольный горком в Киеве оставлен. Перед войной он был секретарем партийной организации Народного комиссариата финансов Украины, и ему часто приходилось бывать в ЦК партии, в горкоме, и в трудные дни, когда уже ясно было, что Киев отстоять не удастся, он узнал, что организуется киевское подполье.

Да, подпольный горком действовал. Кто же, как не подпольщики, взорвал здание железнодорожной станции Киев — Товарная, депо имени Андреева, фабрики имени Горького и Розы Люксембург? И мосты Соломянский да Воздухофлотский голыми руками никто бы не разрушил. Кое-кто из подпольщиков уже попал в руки гестаповцев.

Два дня назад старики Тимченко были на Бессарабке. На балконе здания против крытого рынка они видели повешенного молодого парня. Это проклятые гитлеровцы его повесили, а на груди прикрепили дощечку: «Так будет с каждым партизаном!».

Теща Кочубея, Оксана Федоровна, принесла с базара несколько большевистских листовок. Вообще родители Маши хорошо помогают. Благодаря им он узнавал об установленных оккупантами в Киеве порядках. Старики приносят фашистскую газетенку «Новэ украинськэ слово», которую редактировал гитлеровский наймит, бывший преподаватель университета Штепа. Тимченко наловчились незаметно срывать со стен и столбов гитлеровские приказы и объявления. Но вот аусвайса — немецкого удостоверения о месте работы, позволявшего относительно спокойно жить в Киеве, — никак не могут для него достать. А без этого удостоверения молодому человеку на улице хоть не показывайся: сразу схватят, и если не расстреляют как саботажника, то загонят в концлагерь. Об этом официально сообщил в своем приказе штадткомиссар Киева Квитцрау.

Все мысли Кочубея направлены на то, чтобы связаться с подпольем. А пока что он решил с помощью ребят прокопать от дома Ананьевых подземный ход к Черной горе и там, под горой, соорудить типографию. Вряд ли можно найти лучшее место для такой цели, чем этот глухой уголок Железнодорожного шоссе на окраине Киева.

И вот подземелье скоро будет готово. Сколько сил они потратили на это! Трудно, ох как трудно было им, голодным и истощенным, прорыть в горе шестиметровый зигзагообразный тоннель и пещеру, в которой могут работать три-четыре человека. Сколько земли вынесли ведерками! И еще нужно было следить, чтобы землю ту никто из чужих не увидел. Потому-то и работали только по ночам. Всю вырытую землю выносили в сад Ананьевых и присыпали снегом.

Хорошо помогал им и Петр Леонтьевич. Немало леса для крепления перетащил с завода тесть под видом дров.

А теперь другим озабочен Кочубей: где достать шрифт для типографии? И новых людей в их группу необходимо завербовать… Долго, слишком долго они возятся с этим подземельем. Пора уже выходить на свет божий!

Володя Ананьев рассказал, что в Броварах, рядом с детской колонией, где он до войны работал, помещалась типография районной газеты. В нее попала бомба, и от типографии остались одни лишь руины. Может, под теми руинами поискать шрифт? Но это потом… А сейчас — спать, спать, ведь впереди опять тяжелая ночь. Кочубей по-детски крепко сжал веки. Не спится. Может, посчитать до ста, как учила в детстве мать? Раз, два, три, четыре…

Как это было тогда, в октябре, под Днепропетровском? Ему с одним киевским пианистом Виктором посчастливилось бежать из плена, но перейти линию фронта им так и не удалось. Еще оставалось метров двести, а там ничейная полоска земли: тихая речушка, покрытая желтеющим камышом, за нею — свои. Кочубей уже ясно видел советские позиции, замаскированный между деревьями блиндаж. И вдруг по ним, словно гром среди ясного неба, ударил пулемет. Их заметили гитлеровцы, проезжавшие на машине. Виктор упал. Виктор, Виктор! Пуля попала ему в живот. Как страшно умирал он… Катя, ее зовут Катей, жену Виктора… Он плакал, просил помочь ей: она осталась в Киеве одна, беременная.

Виктор умер, а Кочубей бежал. Через три дня его схватили какие-то дядьки, вероятно, новоиспеченные полицаи, и потащили в комендатуру. А затем повезли куда-то поездом, и он снова бежал. Это уже было под Полтавой.

А Катин адрес он не забыл? Нет, помнит: улица Горького, 32, третий этаж, Катя Островская. Он должен найти Катю, обязан передать ей последний привет от Виктора… Страшное дело эта бессонница… А где Маша, его Марийка? Что с ней?

Вспомнилось, как в сентябре он прощался с ней на вокзале. Маша плакала, умоляла: «Гриць, береги себя!» Маша уехала на восток, в глубокий тыл. Как она устроилась там, доехала ли? Ведь фашистские бомбы падали и в глубоком тылу… Нет, лучше не думать об этом. Кочубей вскочил с постели. А ребята спят, тихо посапывают. Надо бы и ему заснуть, непременно заснуть. От этих мыслей можно с ума сойти… Один, два, три… десять, одиннадцать…