— Что ты видишь, Зара?.. Она умрет?..
— Нет, — старуха осторожно опустила руку девочки на одеяло и принялась неспешно раскуривать трубку.
— Но тебя что-то расстроило? Я же вижу, — не унимался Радко.
— Родилась она далеко от этих мест и до сегодняшнего дня не знала печали. Но того, что суждено, никому не дано изменить. Родители малышки покинули родные места, не зная того, что их дочери изначально уготована дальняя дорога.
— Но почему тебя это расстроило? Какое тебе дело до ее родных? И разве наша кочевая жизнь так уж плоха?.. Вот что я тебе скажу. Если этой девчушке суждено странствие — пусть останется у нас. Я буду заботиться о ней. И сделаю это наверняка получше ее родичей, не сумевших уберечь свою дочь, — горячо заговорил Радко, с жалостью разглядывая лежащую в забытьи белокурую девочку.
— Если баро не будет возражать, пусть остается, — пожала плечами цыганка.
— Я поговорю с ним! Сейчас же!
Когда топот его коня стих, старый Мишо внимательно взглянул в лицо сестры:
— Что ты увидела на руке у девчонки?
— Кровь.
Мишо недоверчиво покачал головой. Ребенок, которого Радко вытащил из реки, меньше всего напоминал убийцу. Малышка была скорее похожа на мокрый цветок жасмина, и веселое солнце, заглядывающее в кибитку, беспечно играло в ее светлых волосах и дрожащих ресницах.
— Из-за нее прольется кровь? — высказал он предположение, разглядывая наметившуюся у девочки необычную для здешних мест красоту.
— Нет. Тут другое. Всем ее близким суждена ранняя смерть, и сердце малышки не раз омоется горькими слезами. Она потеряет всех, кого полюбит.
Старый цыган с печалью посмотрел на несчастную девочку.
— Тогда ее нельзя оставлять в таборе. Она принесет нам несчастье. Нужно об этом рассказать баро. Пойду к нему. Быть может, Радко еще не успел уговорить его.
— Остановись! — властный голос сестры заставил Мишо вновь опуститься на пестрые подушки. — Судьба любого из нас уже начертана в небесах, и никому не дано что-либо изменить. Тем более это не под силу такой малышке. Я сказала, что девочка потеряет своих близких. Это — ее рок и ее несчастье. Только ее. У этой бедняжки на пути будут встречаться лишь те, кому суждена ранняя смерть… Ты можешь представить, как это страшно, — когда все твои родные уходят туда, откуда нет возврата?.. Лесная тропа сама привела Радко к реке, где тонула малышка, и бурные волны отдали свою добычу моему сыну. Значит, так решили небеса.
Девочка пошевелилась и горько всхлипнула, по-прежнему не открывая глаз. Зара промокнула выступившую испарину на ее лице и шее, а затем вновь повернула к себе маленькую ладошку девочки. Она очень долго рассматривала хитросплетение линий, разглядывая их с разных сторон, потом сравнила с тем, что было начертано на другой руке малышки.
— Пожалуй, не все так плохо… Кровь бурлит на ее ладони, но этот поток можно остановить. Это сумеет сделать тот, кому суждено стать причиной гибели одного ее родича, но спасением для другого.
1862 год, окрестности Лукки.
Пыльная дорога, залитая знойным солнцем, делала резкий поворот, извилистой лентой исчезая в полуденном мареве. Вдоль нее привольно росли развесистые деревья, перемежающиеся довольно густой порослью кустарника. Санчес остановил коня и, сняв свою широкополую шляпу, вытер крупные капли пота. Вокруг стояла сонная тишина, но что-то подсказывало ему, что дальше следует двигаться с предельной осторожностью. Надвинув шляпу пониже на лоб, гарибальдиец поехал было дальше, но какие-то странные звуки, неожиданно донесшиеся сразу с обеих сторон дороги, заставили его насторожиться и вновь натянуть поводья. Скакун нетерпеливо фыркнул, и мужчина успокаивающе потрепал его по холке:
— Спокойно, дружище, — прошептал Санчес, оглядываясь по сторонам.
Внезапно налетевший шквал ветра взметнул столб пыли. Мелкие песчинки засыпали всаднику глаза, и он, не успев отвернуться, мгновенно ослеп. Торопливо протирая глаза и нервно моргая, парень поспешил вытащить из-за пояса пистолет. На душе было очень неспокойно. Но, возможно, это всего лишь сказывается усталость, а шум подняла какая-нибудь глупая птица в густых ветвях?
Но он не ошибся. Щелчок!.. И пуля просвистела у самого уха.
— Предатель!.. — донесся из-за кустов клокочущий от ярости голос.
Еще один щелчок, но теперь Санчесу удалось заметить синюю вспышку слева среди деревьев. Щелчок!..
— Проклятье!
Соскользнув с коня, гарибальдиец поспешил укрыться в кустах по другую сторону дороги. Тут же послышался треск сучьев, и на дорогу выскочил молодой офицер, судя по форме — пьемонтской армии.
— Выходи, трус! — крикнул он. — Я знаю, что ты где-то здесь, подлец!
Корелли осторожно пополз в сторону, но в это время острый камень, прорвав штанину, больно царапнул раненную с неделю назад ногу. Он инстинктивно дернулся, и камень с шумом покатился в овраг.
Щелк! Щелк!
— Прекрати стрелять, идиот! — взвыл Санчес. — Мы ведь союзники! Всех уже…
Но парень словно не слышал его крика и продолжал стрелять, не переставая бросать проклятия:
— Грязный предатель! Ну, сейчас ты у меня получишь!
Корелли вжался в землю, моля Бога о спасении. Какая злая ирония судьбы — неужели ему суждено погибнуть именно теперь, когда отряды Гарибальди распущены и он решил вернуться на родину?
