Операция прошла благополучно. Настолько благополучно, что Натали Бенджамин даже не нашла повода скорчить недовольную гримасу, глядя на себя в зеркало.
— Старею, — сказала она своему отражению. — Всё это не столь важно, а важно, что Стюарт возвращается и моё лицо должно быть готово к встрече с ним.
Лицо пребывало в готовности. В такой готовности, что она не без содрогания отвернулась от зеркала. Лучше думай о чём-нибудь другом, говорила она себе. О долгих годах, проведённых Стюартом в Южной Америке, о малярии, благодаря которой он возвращается к тебе, чтобы ты заботилась о нём и лицезрела его каждое божье утро за завтраком и каждую ночь, когда выползают тени.
Помнишь, как он покусывал твой затылок и неуклюже теребил твои коротко стриженные курчавые волосы? Помнишь то время, когда он знал, как сказать тебе «люблю»? Помнишь, когда он это забыл!
Подумай, в каких местах он побывал. Монтевидео, Буэнос-Айрес. Рослый и смуглый, он, посмеиваясь, вышагивал по зелёным джунглям и пересекал широкие реки до тех пор, пока насмешливый малярийный комар не свалил его с грохотом наземь подобно гигантскому чёрному дереву.
А теперь он отвернулся от зелёных джунглей, чтобы опять найти твои зелёные глаза, обрести утешение в эти злосчастные дни. Поцелует ли он тебя в шею, как когда-то, и если да — возгорится ли в ячейках и сотах твоего измождённого и выморочного естества последний скуластый муравей выцветшей любви? Где даже после его ухода годами неистово кишели термиты, выгрызая всё подчистую, вплоть до белой ломкой оболочки. Ведь одним нажатием своих сильных загорелых пальцев он мог раскрошить тебя словно яичную скорлупу!..
Вот!
По поместью едет машина — шофёр и кто-то смирный на заднем сиденье. Наконец-то! Стюарт возвращается!
Натали вышла из своей комнаты, в которой она проспала десять лет в оставленной им роскоши, словно деньги могли оградить её от яростного натиска тоски и любви. Здесь вечеринки и люди приходили и уходили как мерцающие весенние ливни, иногда яркие, а чаще, как осенний ветер — безрадостные, отвлекающие, оставляя сухие дырявые листья и тяжкие воспоминания. Она покончила с вечеринками на третий год. Солитер — вот подходящая игра. Можно сыграть десяток тысяч партий, не истрепав колоду карт.
Хлопнула дверца машины, и послышались шаги на тротуаре. Как они прозвучали? Подобно шагам десятилетней давности? Как знать. Она стояла на верхней площадке мраморной спиралевидной лестничной клетки и смотрела вниз, в прохладный простор холла, в ожидании. Её сердце тёплым тамтамом отбивало ритмы в такт её переживаниям.
Внизу у парадного входа машина поблёскивала металлом, полировкой, силой хирургического инструмента. Хирургия. В голове зазвенело, словно обронили скальпель. Доктор творит чёрную магию с её лицом в стерильной палате частной больницы, жестикулирует, накладывает швы, обливается потом; под белой маской невнятная речь. Вот — операция, за которую она выложила тысячи долларов, чтобы заглушить голос профессиональной совести хирурга-чудодея.
Перекроите это красивое белое улыбчивое лицо. Распорите и начните сызнова с пульсирующей плоти! Исказите лицо, которое он знал, чтобы когда он вернётся из Аргентины, раскаясь в своих латиноамериканских прегрешениях и тёмных ночах с телодвижениями и шевелением губ, то он не нашёл бы в этих губах ни малейшего утешения. Загните вниз уголки губ. Заострите и стяните вниз ноздри, брови и глаза. Свяжите в пучок все мышцы лица, чтобы на нём не проявилось ни одно переживание. Пусть ни одно чувство, кроме ненависти, не изливается из моих глаз! Только ненависть, ненависть, ненависть!
Ненависть! В угоду некоей зловещей химии катализаторы пренебрежения, безысходности, долгих лет и длинных ночей превращает любовь в новое клокочущее химическое варево — НЕНАВИСТЬ!
Поднимайся же по ступенькам, Стюарт. Давай, вымолви слова, которые я хочу услышать: «Прости меня, Натали. Я так сожалею. Какое это было ребячество с моей стороны покинуть тебя. Я вернулся навсегда. Навечно. Только тебя я любил, Натали. Прости».
Но ты вкусил все радости и удовольствия, Стюарт. Как я могу простить тебе все эти годы, и чужие губы, и шампанское, бурлящее в твоём опьянённом, затуманенном мозгу? Разве это легко? Значит, ты пришёл, встал передо мной и молишь о прощении? Прекрасный герой вернулся. Притомился, состарился и решил остепениться. И вот ты пришёл обратно в надежде на распростёртые объятия. Отлично. Вот они, мои объятия и мой затылок на случай, если тебе захочется его чмокнуть. А что ты скажешь о моём лице, Стюарт?
Раздались шаги; вот он стоит и смотрит на неё снизу вверх. За промежуток в десяток вздохов они смотрели друг на друга, затем он стал медленно подниматься по ступенькам, поддерживаемый шофёром. Пройдя четверть пути, он тихо сказал:
— Спасибо. Дальше я сам. Отгоните машину.
Шофёр удалился вниз по лестнице, оставив Стюарта подниматься остальную часть пути. Походка у него была неуверенная, и он, бледный, исхудавший, держался за перила. Он стоял, подавленный громадой холла, озираясь с опаской по сторонам. Перед лицом мраморных джунглей — архитектурного континента, по которому слонялась всяческая флора и фауна. За каждой колонной — сияющим стволом — маячил какой-нибудь далёкий год, словно сороконожка с 365 лапками. Эту местность он не исследовал целое десятилетие и, пожалуй, её побаивался.
