Каждую ночь приходила новенькая. Он протягивал к ней руки, чтобы пощупать и поцеловать в грудь. Они отплясывали для него непристойные танцы, и он злостно отшлёпывал их по самым чувствительным местам и вопил:
— Тащите выпивку! Выпивку сюда, чёрт побери!
Иногда заявлялись полненькие рыженькие, иногда худенькие брюнеточки, которые, деликатно откашлявшись, не показывали ему, что они прячут в носовых платках после того, как они прикладывали их ко рту. Иногда приходили крикливые блондинки, благоухавшие дешёвыми духами и своим ремеслом. Его спальня содрогалась от их визитов и визга.
Разумеется, эти сцены разыгрывались в темноте. Когда он возвращался вечером домой после долгого знойного дня, проведённого за перелопачиванием всякого мусора, он принимал ванну, горланя обрывки песен и нещадно измочаливая себе спину. После обильного орошения подмышек квартой одеколона он облачался в халат, и не успевал он выключить свет, как в тёмную комнату безмолвно входила одна из них. Даже во тьме он отличал блондинку от брюнетки или рыжей. Он не задавался вопросом, откуда ему это известно. Он просто знал и всё.
Он кричал:
— Привет, блондиночка!
Или:
— Привет, рыжик! Присаживайся, тяпни огненной водички!
— Ещё как тяпну! — кричал в ответ пронзительный женский голос.
— Угощайся, детка, угощайся! — громыхал он.
— Спасибочки.
В темноте позвякивал стакан.
— До дна?
— До дна! — ответствовало сопрано.
— А-а-х, — смаковали его губы. — Хорошо пошла! — промолвил он с вожделением.
Он ощущал, как напряжение отпускает его тело. Он лёг на диван и предложил:
— Ещё по одной?
— Не возражаю!
Сегодня ночью он опять лёг на диван. В комнате царила тьма и безмолвие. Дверь приоткрылась и захлопнулась, и, глядя в потолок и не включая света, он сказал?
— Привет, рыжая!
Ибо он знал, какой масти гостья пришла на этот раз. В темноте он чуял её приближение, ощущал её тепло и дыхание на своих щеках, и простёр к ней руки:
— Выпьем, подружка!
Далеко, в недрах доходного дома кто-то включил воду. В затемнённом квадрате комнаты, где он возлежал на тахте, послышался голос пришелицы:
— Отчего ж не выпить, Джо!
И вновь старый, милый сердцу перезвон: влага вслепую разливается по стаканам, губы еле слышно шевелятся в предвкушении глотка.
— Ах! — вздыхает один голос.
— Ах, — вторит ему другой.
— Отлично, малютка!
— Лучше некуда, Джо.
— Ты — рыжая, так ведь?
— Угадал с первого раза, красавчик Джо.
— Так я и думал. Как здорово, что ты здесь! Старина Джо ужасно одинок. Вкалывает весь день до седьмого пота.
— Бедолага Джо, мой бедненький работяга Джо.
— Прижмись ко мне, крошка, согрей, а то холодно стало. Я совсем один, друзей у меня нет!
— Сейчас, Джо, сейчас!
Потом настала пора оценивать и переосмысливать части её тела. Привычные, налитые тёплые груди и истончённые ноги — не слишком тучные, не слишком худые. Она стояла рядом с ним в темноте, жаркая как печка в полуночной комнате, излучая слабый свет и тепло. Обнажённая и прекрасная.
— Распусти волосы, — сказал он, проливая выпивку на халат. — Я люблю, когда они спадают вниз.
— Да, конечно, Джо! — произнёс высокий голос в комнате.
— И приляг рядом, — велел он.
— Твоё желание — закон, Джо.
Они всегда повиновались. Их ничто не возмущало. Они исполняли все его прихоти. Никогда не жаловались. До чего же они были послушные!
— Обними меня за голову, — сказал он.
— Возьми меня за руки, — велел он.
— Потрогай меня тут, — попросил он, — и тут.
— Давай опрокинем ещё по стаканчику, прежде чем ты меня поцелуешь, — сказал он наконец. — Чёрт возьми, нужно откупорить ещё одну бутылку.
— Я откупорю, Джо.
В темноте что-то зашевелилось. Откупорилась бутылка.
— Такова жизнь, — сказал он, смеясь с зажмуренными глазами. — Комната, бутылка, женщина. Ведомо ли тебе, как одиноко в большом городе, где никого не знаешь? Нет. Очень мило, что ты с девочками заглядываешь ко мне на огонёк. Скажи, ягодка, как тебя зовут?
— Может, не стоит, — сказала она.
— Да ладно тебе. Как твоё имя?
— Зови как хочешь.
— Элен?
— Можно и Элен.
— Знавал я когда-то одну Элен. В чём-то она была похожа на тебя: рыжеволосая, но ко мне не прикасалась. Я раз попытался поцеловать её, но, наверное, я не был для неё достаточно хорош, и она отвесила мне оплеуху.
— Я бы так не поступила, Джо.
— Ну, ты другое дело, ты ей не чета.
Она призадумалась, обливаясь потом.
— А может, тебя зовут Энн? Я знал одну польку по имени Энн. Она была Анной, но сменила имя на Энн. Она была блондинка, почти как та блондинка вчера вечером. Ты знаешь эту блондинку, милая?
— Да. — И не ревнуешь?
— Нет.
— Странная ты женщина. Не ревнивая. А почему?
— Я знаю, Джо.
— Что знаешь?
— Тебя знаю. Знаю тебя. Понимаю тебя. Поэтому и не ревную.
— Где я остановился?
Он почувствовал стакан в своих пальцах и на своих губах.
— Энн тоже была отменной девушкой. Но вышла замуж за моряка. Представляешь, за чёртова матроса? А не за меня! Чёрт! Так что, может, я буду звать тебя Энн.
— Энн — хорошее имя.
— Но ты лучше, чем Энн. Ты добра к одинокому старине Джо. Ты обращаешься с ним по-людски. Да. А может, я буду звать тебя Леотой. Я знал одну девушку, наполовину испанку, брюнетку по имени Леота.
