И до Вифании дошел слух, что галилеянин схвачен и брошен в темницу.
Услыхав об этом, Марфа всплеснула руками и из глаз ее брызнули слезы.
— Видите, — сказала она, — я говорила! Зачем Он пошел в Иерусалим, зачем не остался здесь! Здесь бы никто не узнал о Нем... Он мог бы спокойно плотничать... устроил бы мастерскую у нас во дворике...
Лазарь был бледен, и глаза его лихорадочно блестели.
— Это глупые речи, Марфа, — сказал он. — Он должен был идти в Иерусалим. Должен был восстать против этих... этих фарисеев и мытарей, должен был сказать им в глаза, что и как... Вы, женщины, не понимаете этого.
— Я понимаю, — тихо и страстно проговорила Мария. — И я знаю, что случится. Случится чудо. Он двинет пальцем — и стены темницы откроются... и все узнают Его, падут перед Ним на колени и будут кричать: «Чудо!»
— Как бы не так, — глухо ответила Марфа. — Он никогда не умел заботиться о себе. Ничего Он для себя не сделает, ничем себе не станет помогать. Разве что, — добавила она, широко раскрыв глаза, — разве что другие Ему помогут. Быть может, Он ждет, что Ему придут на помощь... все те, кто слышал Его... все, которым Он помогал... что они препояшут чресла мечами и прибегут...
— Конечно! — заявил Лазарь. — Вы не бойтесь, девушки, ведь за Ним — вся Иудея! Не хватает еще, чтобы... хотел бы я посмотреть... Марфа, собери вещи в дорогу. Пойду в Иерусалим.
Мария поднялась.
— Я тоже иду с тобой. Хочу видеть, как раскроются стены темницы, и Он явится в небесном сиянии... Марфа, это будет великолепно!
Марфа хотела что-то сказать, но промолчала.
— Идите, дети, — проговорила она. — Кто-то должен остаться стеречь дом... и кормить кур и коз... Сейчас я приготовлю вам одежды и хлебцы на дорогу. Я так рада, что вы там будете.
Когда она вернулась, раскрасневшись от кухонного жара, Лазарь был иссиня-бледен и встревожен.
— Мне нездоровится, Марфочка, — буркнул он. — Как на улице?
— Очень тепло, — ответила Марфа. — Хорошо вам будет идти.
— Тепло, тепло, — возразил Лазарь. — Но там, на холмах Иерусалима, всегда дует холодный ветер.
— Я приготовила тебе теплый плащ, — сказала Марфа.
— Теплый плащ... — недовольно пробормотал Лазарь. — Вспотеешь в нем, потом обдует холодом, и готово! Ну-ка, пощупай, нет ли у меня жара? Не хотелось бы мне заболеть в дороге... на Марию надежда плохая... А какой Ему будет от меня толк, если я, например, заболею?
— У тебя нет жара, — успокаивала его Марфа, думая про себя: «Боже, какой стал Лазарь странный с тех пор... с тех пор, как воскрес из мертвых!»
— Тогда меня тоже продуло, когда... когда я так сильно занемог, — озабоченно произнес Лазарь; он не любил упоминать о своей смерти. — Знаешь, Марфочка, с той поры мне все что-то не по себе. Путешествие, волнение, — нет, это не для меня. Но я, конечно, пойду, как только меня перестанет знобить.
— Я знаю, что пойдешь, — с тяжелым сердцем сказала Марфа. — Кто-то должен прийти Ему на помощь!
— Ты ведь помнишь, — Он тебя... исцелил, — нерешительно добавила она, ибо и ей казалось неделикатным говорить о воскресении из мертвых. — Знаешь, Лазарь, когда вы Его освободите, ты сможешь попросить, чтоб Он помог тебе — если станет нехорошо...
— Это верно, — вздохнул Лазарь. — Но что, если я туда не дойду? Что, если мы придем слишком поздно? Надо взвесить все возможности. И вдруг в Иерусалиме что-нибудь произойдет? Марфа, ты не знаешь римских воинов. О боже, если бы я был здоров!
— Но ты здоров, Лазарь, — с усилием произнесла Марфа. — Ты должен быть здоров, если Он тебя исцелил!
— Здоров, — с горечью протянул Лазарь. — Мне-то лучше знать, здоров я или нет. Скажу только, что с тех пор мне и минуты не было легко... Нет, нет, я Ему страшно благодарен за то, что он меня... поставил на ноги, не думай, Марфа. Но кто однажды познал это, как я, тот... тот... — Лазарь содрогнулся и закрыл лицо. — Прошу тебя, Марфа, оставь меня теперь; я соберусь с силами... только минутку... это, конечно, пройдет.
Марфа тихонько села во дворе; она смотрела в пространство сухими неподвижными глазами; руки ее были сложены, но она не молилась. Подошли черные курицы, поглядывая на нее одним глазом; но Марфа, против ожидания, не бросила им зерен, и они ушли подремать в полуденной тени.
На порог с трудом выбрался Лазарь, смертельно бледный, стуча зубами.
— Я... я не могу сейчас, Марфа, — запинаясь, выговорил он. — А мне так хотелось бы пойти... может быть, завтра...
У Марфы сжалось сердце.
— Иди, иди, ляг, Лазарь, — с трудом вымолвила она. — Ты... ты не можешь никуда идти!
— Я бы пошел, — трясясь в ознобе, сказал Лазарь, — но если ты так думаешь, Марфочка... Может быть, завтра... Ты ведь не оставишь меня одного? Что я тут буду делать один!
Марфа поднялась.
— Иди, ложись, — проговорила она своим обычным грубым голосом. — Я останусь с тобой.
В это время во двор вышла Мария, готовая отправиться в путь.
— Ну, Лазарь, пойдем?
— Лазарю нельзя никуда, — сухо ответила Марфа. — Ему нездоровится.
— Тогда я пойду одна, — с глубоким вздохом молвила Мария. — Увидеть чудо.
Из глаз Лазаря медленно текли слезы.
— Мне очень хочется пойти с ней, Марфа, но я так боюсь... еще раз умереть!
