О СТРАНСТВУЮЩИХ И ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ
Анне и Олегу Сон и всем остальным посвящается
— …а на девятый день, — говорит Бэлка, — она ей приснилась. И говорит: «Туг очень холодно… тут такие очереди… почему вы не дали мне тапочки?»
— Кто?
— Да Лидочки Мунтян мама. Ты не слушаешь?
— Почему? Очень даже.
Воздух, постепенно темнея, колеблется над черепичными крышами, бесшумные потоки плывут над садами к темному, светлому, пестрому, дышащему морю, ширятся на земле сырые тени…
Скука…
Ленка будет журналистом. Или писателем. Она поедет в дальние страны, туда, где до сих пор бродят в диких землях редкие животные, и встретит самых разных людей, и познакомится с их диковинными обычаями, и напишет путевые заметки, и станет в конце концов знаменитой, и увидит все на свете. Башня Эйфелева, башня Пизанская, башня Вавилонская…
— Бэ-элка, — ноет бэлкин малый, — я в туалет хочу.
— Ну так сходи, — рассеянно отвечает Бэлка, тасуя колоду.
— Стра-ашно. Там темно.
— Ох, Господи, — Бэлка неохотно выбирается из-за стола. — Родили его на мою голову. Там свет зажигается?
— Нет. Возьми фонарик.
Ленка лениво следит, как они бредут по дорожке в дальний угол сада, к зеленой будочке сортира. Кузнечики прыскают у них из под ног. Малый пинает куст темно-фиолетовых флоксов, и с него осыпаются цветы и бражники.
Когда Ленка станет совсем взрослой, она, разумеется, не будет так по-дурацки убивать время. Уж она-то найдет, чем заняться. На будущий год лето вообще, считай, пропадет, потому что придется готовиться в институт. Правда, она пока что не решила — в какой. Сама она склоняется к филологии, потому что обязательно будет журналистом. Или писателем. А родители стоят за химфак, потому что тогда кусок хлеба ей будет навсегда обеспечен. Медицинский еще лучше, но это они уж точно не потянут. Она вздыхает и откидывается на спинку раскладного стула. Стул шатается.
Рабиновичи справа опять врубили свою музыку, а у Морозовых-Гороховых слева — день рождения, и оттуда доносятся возбужденные голоса и звон бокалов.
Луч фонарика неуверенно блуждает между кустами смородины — Бэлка возвращается. У малого лицо подозрительно перекошено, он что-то мрачно бормочет себе под нос.
— Вы чего? — спрашивает Ленка.
— Он меня ущипнул, — сокрушается Бэлка. — С вывертом так. Знаешь, как неприятно, когда тебя щиплет ребенок, которого ты в принципе можешь убить одной левой. Ну я его немножко приложила… так, немножко.
Малый всхлипывает.
— Ладно тебе, — миролюбиво говорит Ленка. И с фальшивым энтузиазмом добавляет: — Ну что, через неделю в школу?
Малый смотрит на нее исподлобья, наконец мрачно произносит:
— Посылаю…
— Не обращай внимания, — виновато говорит Бэлка, — он всегда такой… Ладно, раздавай. Что у нас сейчас?
— Не брать «девочек».
Летучие мыши парят низко на своих ночных крыльях и Бэлка пригибается и прикрывает руками пышные черные волосы.
— Это предрассудок, — авторитетно говорит Ленка.
— Как же, — мрачно отвечает Шкицкая, — предрассудок. Они везде. Знаешь, что случилось с дядей Зямой?
— С каким еще дядей Зямой?
— Бухгалтером. Ты его не знаешь. Я тогда еще маленькая была, как вот этот выродок… Приходит он как-то домой и говорит: «Бэлочка, все пропало. Они уже здесь».
— Кто?
— Вот и я говорю — кто, дядя Зяма? А он мне говорит: «Удивляюсь я тебе, Бэлочка, разве ты не знаешь? Крысы. Гигантские крысы. Они все ключевые посты в государстве захватили».
— Да ладно тебе, Бога ради, — нервно говорит Ленка.
— Это не я, — пожимает плечами Бэлка, — это дядя Зяма. Вызвал меня, говорит, директор предприятия, говорит, хотите, дядя Зяма, льготную путевку в санаторий? Ну тот, знаешь, на Бугазе… от их предприятия… «А я, говорит дядя Зяма, — смотрю на него, и вижу, что и он — крыса! Просто он понял, что я понял, и теперь пытается меня купить». А он неподкупный был, никогда взяток не брал.
— Кто?
— Да дядя Зяма же! Ну, он берет эту путевку, рвет ее на мелкие клочки и говорит — я разгадал ваш дьявольский план. И в морду ему, в морду!
— Кому?
— Да директору же. И — домой! Заперся, сидит.
Из кустов выходит еж Кутузов за вечерним блюдечком молока. Он шевелит красивым мокрым носом, похожим на гриб-масленок.
Малый оживляется. В глазах его вспыхивает неподдельный интерес.
— Ой, — говорит он, — ежик!
— Ну, — рассеянно говорит Бэлка, — поиграй с ежиком.
Ребенок какое-то время разглядывает ежа, заложив руки за спину и склонив голову.
— А как играть? — спрашивает он задумчиво.
— Ох, Господи! Как хочешь!
Малый сладострастно вздыхает, смотрит на ежа с явным сожалением и отворачивается.
— Как хочу — жалко, — наконец говорит он.
Кутузов надвигает на лоб колючий капюшон и уходит в кусты. Небо окончательно темнеет, верхушки тополей сливаются с ним, на клеенке четкий круг от лампы.
— …не брать «мальчиков».
— Ну, — говорит Ленка.
— И вдруг — звонок! Мама идет к двери, спрашивает — кто? Говорят санитары. И правда — санитары. Здоровые такие мужики, в белом, с носилками. Это у вас, говорят, больной Теленгатор? Мама говорит — да. А дядя сидит, трясется. Нет-нет, говорит, не пойду. За кресло цепляется. Ну, они ему шприц в руку — раз! Прямо через рукав! Он охнул, глаза закатил…
