Курортная зона - [2]

— Ну!

— Они его — на носилки, и понесли. И потащили! И вот, когда они уже выходили, я поглядела на одного из санитаров, он как раз спиной стоял, потому что выгружал дядю Зяму с носилками, и знаешь, что у него из под халата высунулось?

— Ну?

— Длинный розовый хвост, — веско произнесла Бэлка.

— Я, — говорит Ленка, — почему-то так и подумала. Твои страшные истории все какие-то эдакие… Вот знаешь, когда всем на самом деле страшно было? Когда двоюродная сестра Сонечки Чеховой ухитрилась замуж за англичанина выскочить, а он приехал погостить к ее родителям да и решил тут остаться. Хороший у вас город, говорит, рай земной, а не город, никуда я отсюда не уеду… И хрен с ними, с трудностями экономическими, проживем как-нибудь! Представляешь, в каком шоке была вся семья? Они так старались, выпихнули свою Ляльку за границу, и на тебе, пожалуйста!

— Ну и что?

— Надо знать Ляльку. Она говорит: «Вери гуд, милый. Хочешь — давай». И стала его возить в общественном транспорте. День возит, другой… Из него на вторую неделю дурь эту патриотическую вышибло. Теперь они все в Англии. И Лялька, и мама ее, и папа. Одна Сонечка Чехова тут, локти кусает… А ты куда поступать будешь?

— На химфак, — говорит Бэлка Шкицкая. — Тогда мне будет обеспечен свой кусок хлеба…

Сумерки плывут над землей, и плывут вместе с ними летучие мыши, и сад высится, как стропила, подпирающие мироздание, и шуршат, ложась на стол, затрепанные карты.

— …Не брать взяток… не брать кинга…

Ах, скоро, совсем скоро потянет с обрывов сухой полынью, и воздух станет как стекло, и полетят на рассвете над морем дикие гуси, выстраиваясь в клин, и станут перекликаться дикими своими тоскливыми голосами; а потом и вовсе потемнеет небо, и траву будет не разглядеть за опавшими листьями, и возможно, возможно, золотые розги покроет снег… Распахнется бухта Золотой Рог, зашумит туманный Атлантический океан, поплывет над ним статуя Свободы со своей неугасимой керосинкой… и приснятся нам сны об утерянном рае, о еже Кутузове и сортире в саду, и некому будет собраться вместе, чтобы отличить правду от вымысла…

Не брать девочек… не брать мальчиков… никого не брать…

О КРУШЕНИИ НАДЕЖД

Жениха надо брать из хорошей семьи. Нонка вообще-то взяла бы из любой, но жених — такая штука… В общем, неизвестно, где его взять. Старшая сестра, правда, взяла где-то, и теперь у Нонки племянник, но старшая — та в маму и берет все что угодно откуда угодно, а Нонка — та в папу. Он хоть и глуховатый, но тихий. А у Нонки вид такой, будто на нее только что долго кричали. И задница у нее большая, но какая-то расплывчатая. Вот и привезли Нонку из Москвы в Одессу. То ли надеялись, что она сойдет здесь за экзотику, то ли — что выделится на местном культурном фоне. Интеллигентные девушки тоже на дороге не валяются, но в Москве их больше, наверное…

Нонка сидит на даче у тети Фиры и пьет чай. У тети Фиры чай единственное, что можно получить в неограниченном количестве, потому что копейка рубль бережет и пирог выдается порционно — по количеству участников. Ленка тоже пьет чай у тети Фиры, но она пришла со своей дачи и потому сыта. А Нонка тут живет. Вот уже и с лица спала.

Воздух пахнет пенками от варенья, сквозь листву процеживается ровный свет.

— Очень хороший мальчик, — говорит Ленкина мама и заговорщически подмигивает Нонкиной маме. — Очень культурный. Он не может спать без Пушкина. У него Пушкин — настольная книга. На тумбочке лежит. Почитает на ночь и уснет.

— А сколько ему лет? — деловито спрашивает Нонкина мама.

— Тридцать пять, — неуверенно отвечает Ленкина.

— И так ни разу и не женился?

— Он никого не может себе найти. Он говорит — эти одесские кобылы такие приземленные…

У Нонки туманятся глаза. В женщине главное — духовность. Пушкин, правда, этот… Немного слишком, нет?

— На концерт, три билета, — Ленкина мама поворачивается к Ленке. Лена, ты пойдешь с ними. А то он еще подумает, что это смотрины.

Нонка вздыхает. Она бы съела еще кусок торта, но торт нормирован. Она тете Фире — седьмая вода на киселе, и та не слишком-то старается. У тети Фиры есть своя внучка — тоже из Москвы и тоже приезжает. Помоложе Нонки чуть не в два раза, ну в полтора — это я загнула. И уже в компьютере. Это новая загадочная каста — сидящие в компьютере. Это — белая кость, экспортный вариант. «Вы в компьютере? Ах, еще нет?..» «Хороший мальчик, и уже в компьютере».

Солнечные лучи меняют угол наклона, боковые листья начинают просвечивать.

— Мой Зяма всегда говорил, — это тетя Фира, — семья должна быть приличной. Все остальное приложится. Он и меня так выбрал.

— И не ошибся, — гордо говорит дядя Зяма. Сухощавый, лысый, он парит над стремянкой, и в ведерко на его шее сыплются поздние вишни. — С тех пор как вы переехали, — говорит он из горних высей Ленкиной маме, — я просто разорился. Раньше я к вам ездил на одном троллейбусе — четыре копейки. А теперь на двух трамваях — шесть копеек получается. Это уже совсем другое дело.

— Вова его зовут, Вова. Неважно, чей он сын, важно, чей он племянник. Он племянник профессора Сокольской. Я за нее ручаюсь. Очень порядочная женщина.