Она проваливалась в бесконечную черную муть. Звенело в ушах, тело не чувствовало никакой опоры. Она не могла понять, лежит она, или сидит, или вообще висит в воздухе, и это тошнотворное ощущение невесомости показалось знакомым. Так бывало в детстве, когда перекачаешься на качелях и, спрыгнув, не чувствуешь под собой твердой земли, пытаешься заново собрать вокруг себя пространство, а оно разваливается на куски…
С трудом разлепились отяжелевшие веки. По глазам резанул холодный люминесцентный свет. Она пыталась сообразить, где находится, но не могла. Наконец сквозь звон в ушах различила голоса.
Разговаривали две молодые женщины:
— Слушай, если ее надо к искусственным готовить, зачем столько промедола вкололи? Она так до утра проспит.
— Подождем еще немного и будем будить.
— А показания-то какие у нее?
— Откуда я знаю? То ли мертвяк, то ли урод. Тебе-то что?
— Ну, так… Интересно. Жалко ее. Оксан, а можно я плод послушаю?
— Да брось, нечего там слушать.
— Мне практика нужна.
— Ну, валяй, послушай, если охота. Когда подошли к койке, женщина лежала с закрытыми глазами и не шевелилась. Она почувствовала, как откинули одеяло. Несколько секунд было тихо, ей стетоскопом прослушивали живот.
— Оксан, а ребеночек-то живой! Сердцебиение нормальное, сто двадцать. Сама послушай!
— Делать мне нечего! Мало ли — живой. Они на таком сроке часто живыми рождаются, даже пищат, ручками-ножками дрыгают. Потом-то все равно умирают.
— Может, и не надо искусственные делать? Женщине тридцать пять как-никак.
— Вот именно, тридцать пять. Старая первородящая это называется. У таких и получаются уроды.
Ее легонько похлопали по щекам.
— Женщина, просыпайтесь! Она не шевельнулась.
— Оксан, пошли пока чайку попьем, пусть поспит.
Ее укрыли одеялом, задвинули ширму и отошли.
— Ты, Валя, не лезь куда не надо. Ты свою практику отбомбишь, и гуд бай. А мне отсюда деться некуда. Сколько здесь, сестрам нигде не платят.
* * *
Она полностью пришла в себя. Она, Лена Полянская, так испугалась, что дурноту как рукой сняло. Когда шаги сестер стихли, она быстро соскочила с койки и выбежала за ширму.
Это была не палата, а что-то вроде кабинета: стеклянный шкаф с инструментами и лекарствами, банкетка, обтянутая клеенкой, письменный стол. На столе стояла ее сумочка, на спинке стула висел зеленый хирургический балахон. Схватив сумочку и балахон, Лена выглянула в коридор. Там было пусто. Прямо напротив она увидела приоткрытую дверь, на которой был нарисован бегущий по ступенькам человечек: запасной выход. Лена быстро побежала вниз по лестнице.
Было темно и тихо. Босые ноги не чувствовали холода, а сердце колотилось так, что казалось — сейчас разорвется. На бегу она окончательно пришла в себя.
Пробежав несколько этажей, Лена остановилась перевести дух. «Куда и зачем я бегу? — подумала она. — Сейчас я выскочу на улицу в таком виде — и что дальше?»
Уже спокойно пройдя несколько ступенек, она посмотрела вниз и увидела поблескивающую в темноте цинковую дверь. За дверью был подвал.
Когда медсестра Оксана Сташук и студентка-практикантка Валя Щербакова вернулись, койка была пуста.
— Ну вот и хорошо, — сказала Оксана, — больная сама проснулась. В туалет, наверное, пошла. Сейчас вернется, начнем готовить.
— Оксан, давай все-таки погодим капельницу ставить. Пусть врач еще разок посмотрит.
— Валя, прекрати! Надоело! Тебе заново все объяснять, да? — Оксана посмотрела на часы. — Она у меня должна уже пятнадцать минут под капельницей с окситоцином лежать.
В кабинет вошел высокий мужчина в белом халате и марлевой маске.
— Ну, девочки-голубушки, как наша роженица? — бодро спросил он.
— Вы меня, конечно, извините, Борис Вадимович, — густо покраснев, начала Валя, — но я тут плод прослушала, у него сердцебиение нормальное, и двигается он. Вы бы сами посмотрели, а потом уж стимуляцию назначали.
Ординатор Боря Симаков смерил маленькую, кругленькую практиканточку таким взглядом, что другая на ее месте провалилась бы сквозь землю. Но Валя продолжала:
— Я, конечно, понимаю, вам за это ничего не будет, но нельзя же…
Тут Борис Вадимович не выдержал:
— Ты, сопля зеленая, куда лезешь? Ты сюда зачем пришла? Работать нас учить?! Я тебе устрою практику! Оксана! — резко развернулся он к медсестре. — Ты капельницу поставила или нет?
— Нет, Борис Вадимович, больная спала. Как я буду ее, спящую, обрабатывать?
— А что, разбудить нельзя было?
— Будили. Она же под промедолом, — оправдывалась Оксана, подойдя к Симакову поближе и коснувшись его упругой грудью. — Вы только не волнуйтесь. Она уже сама проснулась. Сейчас начнем.
— Ладно, девицы. Не тяните только, — смягчился врач, — а ты, колобок, — он снисходительно потрепал Валю по круглой розовой щеке, — лучше песенки не пой, а то лиса съест.
Валя почувствовала, как глаза наполняются слезами. Она вообще часто плакала, а тут такое. Этот балагур Симаков угробит живого ребеночка — глазом не моргнет. А у женщины детей нет и больше уже не будет наверняка. Последний ее шанс. Случайно взглянув на стол, Валя заметила, что исчезла сумочка, красивая кожаная сумочка Полянской Елены Николаевны. Одежду отнесли в камеру хранения сразу, а сумочку с паспортом не успели — пока переписывали паспортные данные, заполняли больничную карту, кладовщица ушла домой. Со спинки стула исчез зеленый хирургический халат.
