19 ноября 2008 года. Кризис
Русская Жизнь
Мотыльковое горе
Как выглядит новая аскеза
Евгения Долгинова
До сентября месяца земля наша была смугла и румяна от нефти, но истекала чистейшим молоком и медом, денег было так много, что не хватало банков, кредиты давали по первому зову, каждый клерк жрал икру на завтрак и ежегодно менял тачки, жены клерков, шопингоманки, скупали в бутиках все брендовое, дети их проводили уикэнды в Парижах, банкиры хватали миддлов за рукав и умоляли взять ипотеку. Такая Россия-которую-мы-потеряли распахивается в многочисленных публичных рефлексиях среднего класса на тему «пришла беда, отворяй ворота». Суровые годы настали: ешь, брат, икру чайными ложками — а не столовыми, как вчера, уже не столовыми. Эта волна кокетливых, несколько даже самоироничных заплачек — в публицистике, блогах, на ТВ — каталогизация потребительского поведения среднего класса, которое теперь — сюрприз, сюрприз! — придется немножко подкорректировать, кой в чем себя ущемить. Ей-богу, стоило дождаться кризиса, чтобы все это услышать.
Крупная деловая газета так и пишет: «Более половины россиян опасаются, что финансовый кризис уже в ближайшие месяцы скажется на их жизни и готовы отказаться от заграничных путешествий, походов в рестораны, покупки автомобиля и даже бытовой техники». И даже, подумать только, бытовой техники! Это совсем уже социальное дно, подвал жизни. В том же издании призывают вспомнить парикмахерское хитроумие советских девочек и публикуют советы по самостоятельной укладке волос — «это поможет вам сэкономить от 200 до 1 500 долларов в месяц» (так я узнала куафюрный минимум среднеклассной согорожанки). Новая аскеза выглядит так: Чехия вместо Мадагаскара, третий год подряд на одной и той же машине, ужин — дома, за продуктами — на рынок или в Ашан, а не в Азбуку вкуса и не в Глобус Гурмэ. Правда, на рынке нет мороженых цесарок по 1 600 руб. за кг, нет и мраморного мяса, но придется стиснуть зубы и стерпеть. Страдание облагораживает.
Жанру потребительского прогноза «сулит нам, раздувая вены, неслыханные перемены» в аккурат десять лет. В 1998-м, помнится, девушка в МК сокрушалась — «Мы больше не будем пить „Чибо“», — ну, у каждого времени свой премиум-класс; а журнал «Профиль» советовал пойти за подработкой в школу (тыща рублей в хозяйстве не лишняя) и готовить бутерброды на вечеринку из соленого огурца на сливочном масле (я попробовала: вкусно). Но тогда все сходились на том, что мы вспомним роскошь простого человеческого общения, будем чаще видеться со старыми друзьями, возродятся кухонные беседы, сплошной изгиб гитары желтой, — пивной лозунг «Надо чаще встречаться» еще не был пивным. Сейчас иные юноши поют иные песни — мужайся, брат, откажись от Мадагаскара.
Что же, мы здорово выросли за эти десять лет.
Оппозиция тут, конечно, не «щи и жемчуг», а «поэзия и правда». Горечь утраченного изобилия — не более чем недорогая нуворишская амбиция, служащие девушки О? Генри в заемных шелках мечты. Оглянешься окрест — а практически никто из знакомых не покупал дорогую вещь просто для того, чтобы купить дорогую вещь, всегда покупали либо по надобности, либо по сильному сердечному влечению, по очарованности. Разговоры о брендовом считались комическими. Более того — именно рост доходов требовал дисциплины расходов. Если верить всему этому (мессидж утраченного рая, несмотря на бледные виньетки самоиронии, вполне основательный), легко упасть в какую-то раннемаяковскую эмоцию из стихотворения «Нате». Но все это смешит, а не раздражает, — не раздражают же нас рассказы школьниц о космическом сексе.
Спорить с мифами об истерическом московском потреблении — последнее дело. Нам, допустим, как-то повезло, вокруг меня никто не разу не покупал брендовое ради брендового, не томился шопингоманией, ужинать ходили в рестораны, где вкусно и тихо. Идентификация «через потребление» всегда провальна — я окончательно убедилась в этом после того, как долго и мучительно выбирала подарок на день рождения хорошей подруге. Я — редкое дело — старалась. И нашла, без преувеличения, очень красивый телефон в ценовом сегменте выше среднего, и при всем моем вещественном бесчувствии мне на минуту стало жалко его дарить — ну до того он был прекрасен, все в нем гармония, все диво, — и в самом деле, подруга была страшно довольна. Через месяц я поехала в командировку на Северный Урал и увидела точно такой же у рабочей женщины средних лет, участницы голодовки, она диктовала в него «Свободы сеятель пустынный», — ребенок потерял книжку. Хорошо так диктовала, уверенно. Я не выдержала, спросила: «Вы любите это?» — она удивилась: «В школе учила, а что?»
С тех пор я знаю, что МКАД — это просто дорога, просто очень дорогое, сверхзатратное асфальтовое полотно, что «замкадья» не существует, потому что не существует «внутримкадья», а люди, разведенные географически, социально и как угодно еще, похожи друг на друга гораздо больше, чем им того хотелось бы.
Но, может статься, это кокетство, эта мотыльковость переживания — просто заговаривание ужаса? В Москве не принято замечать некоторых вещей — за этикетом стоит глубокая прагматика неприкосновенности к чужой проблеме, которая может сделать тебя уязвимым. Например...
