По реке, сквозь эту летнюю ночь, совершенно как воздушный шарик, отпущенный на приволье небес в День независимости, четвертого июля, плыл прогулочный пароходик. На ярко освещенных палубах без передышки танцевали неугомонные пары, но самый нос и корма его таились во тьме; так что издали огоньки этого корабля почти не отличались от прихотливого скопления звезд на небе. Он плыл между черных отмелей, мягко разрезая неспешно набухавшую, темную приливную волну, наступающую с моря, и оставляя за собой тихие будоражащие всплески разных мелодий – тут и «Лесные крошки», ее играли без конца, ну и, разумеется, «Лунный залив». Позади уже остались беспорядочно разбросанные огни Покус-Лэндинга, где какой-то поэт из своего чердачного окошка успел все-таки высмотреть вспышку золотистых волос в быстром кружении танца. Вот и Ульм миновали, где из-за громадных корпусов бойлерного завода выплыла на небо луна, а вот и Уэст-Эстер, где она вновь скользнула за облако, так никем и не замеченная.
Сияния палубных огней хватило и на трех юных выпускников Гарварда; все трое изнывали от скуки и были в несколько сумрачном настроении, поэтому тут же поддались магии этих огней. Их моторку сносило течением, и очень велика была вероятность столкнуться с пароходиком, однако никто из них даже не подумал завести мотор, чтобы отплыть в сторону.
– Мне ужасно грустно, – сказал один из них. – Он так прекрасен, что рыдать хочется.
– Ну, поплачь, Билл, поплачь.
– А ты?
– Да, мы, само собой, тебя поддержим...
Его громкие притворные рыдания гулким эхом отозвались в ночи, и оно долетело до парохода – к поручням тут же устремилась толпа разгоряченных танцоров.
– Вон! Гляди! Моторка!
– А в ней какие-то парни.
Билл выпрямился, встав во весь рост. Между моторкой и пароходом оставалось уже не больше трех метров.
– Скиньте нам канат, – уговаривал он. – Ну... не томите, чего тут думать-то... Ну пожалуйста...
Раз в сто лет канат все-таки оказывается как раз под рукой. Это произошло именно той ночью. Кольцо тяжко ударило в деревянное днище лодки, и она тут же задергалась, завертелась, словно в кильватере у загарпуненного кита.
Полсотни парочек из выпускников средней школы перестали танцевать и теперь дружно протискивались поближе к поручню на корме, где происходило нечто ужасно интересное. Полсотни девиц испустили громкие первобытные крики, выражавшие приятное волнение и притворный испуг. Полсотни молодых людей даже перестали красоваться, хотя их легкое позерство до этого задавало тон всей вечеринке, и угрюмо наблюдали за храброй троицей, сумевшей произвести куда более яркое впечатление. Мей Пэрли тут же, не моргнув глазом, стала сравнивать одного парня из моторки с предметом нынешних своих грез, и незнакомец до смешного легко затмил собою Эла Фицпатрика. Она спешно положила руку на плечо Эла Фицпатрика и немного сжала его, именно потому, что уже совершенно о нем не мечтала, и сообразила, что он мог это заметить... Эл же, стоявший с нею рядом и искоса наблюдавший за взятой на буксир моторкой, с нежностью поглядел на Мей и робко обнял ее за плечи. Но Мей Пэрли и Билл Фротингтон, красивый, всем своим видом сулящий самые восхитительные безумства страсти, уже впились друг в друга глазами, преодолев пролегавшее меж ними пространство.
Они уже ласкали, уже любили друг друга. В этот миг между ними возникла такая близость, на какую позже никто никогда не осмеливается. Их взгляд был теснее объятья, более властным, чем влечение. Словами этого не высказать. А если б такие слова нашлись и если бы Мей их услышала, она бы тут же убежала в самый темный угол дамской комнаты и зарылась лицом в бумажное полотенце.
– Нам бы туда, к вам! – крикнул Билл. – Продаем отличные спасательные жилеты! Не упустите! Может, подтянете нас к какому-нибудь борту, а?
Мистер Мак-Витти, директор школы, появился на корме слишком поздно и уже не мог ничему помешать. К тому моменту свежеиспеченные выпускники Гарварда: и Элсуорт Эймс, промокший насквозь, сам того не ведая, напоминавший сейчас лорда Байрона, с этими черными завитками, словно приклеенными ко лбу, и Хэмилтон Эббот с Биллом Фротингтоном, совершенно сухие и уверенные в себе, – все трое успели вскарабкаться на борт, и им уже помогали перелезть через поручень. А моторка по-прежнему болталась за кормой, подпрыгивая на кильватерной волне.
Испытывая невольное благоговение перед только что пережитым мигом, Мей Пэрли держалась в сторонке, – но отнюдь не из-за неуверенности в себе, а как раз наоборот. Она знала: сам подойдет. Сложность была не в этом – с этим проблем никогда не было: главное, чтобы ее собственный интерес не пропал, в тот самый миг, когда она удовлетворит пусть острое, однако вполне легкомысленное любопытство собственных губ. Сегодня правда все будет не так, как обычно, ее ждет что-то удивительное. Она сразу это поняла, увидев, что он не торопится подходить; прислонился к поручню и пытается помочь нескольким оробевшим старшеклассникам обрести душевное равновесие, – а то бедняжки почувствовали себя совсем младенцами.
Он взглянул на нее всего лишь раз.
«Ничего, ничего, – говорили его глаза, тогда как лицо оставалось совершенно неподвижным. – Я все понимаю – так же как и ты. Погоди, я сейчас, совсем скоро».