Валерий Роньшин
Корабль, идущий в Эльдорадо
Жил на свете писатель Шпаков, или Шмаков. Не важно.
Он писал короткие юмористические рассказики с легким налетом эротики.
Вот такие:
«— Лара, — задыхаясь от полноты чувств, сказал хрупкий Сергей, поправляя на носу очки в тонкой оправе, — выходи за меня!
— А не боишься замуж-то брать?! — громко захохотала Лариса. — Я ж тебя между ног задавлю…»
Писал он, писал, да и исписался весь. Жизнь у него была однообразная, словно рисунок на обоях. Впечатлений — никаких. Вот и ушло вдохновение. День сидит, два сидит. Вычищает спичкой из-под ногтей грязь. Потом той же спичкой уши чистит. Затем, ею же, в зубах ковыряет.
Нет вдохновения! Не приходит.
Правда, вместо вдохновения пришел поэт Шкапов. Или Шкафов. Не важно. Он был настроен почитать свои стихи.
Он всегда настроен почитать свои стихи.
Шкапов прочел стихотворение под названием «Смерть — мечтателям!»:
Сошел с ума мечтатель Бартов!
Мечтатель Ветров — застрелился!
Пошел в кино мечтатель Мартов.
И не вернулся, провалился!
Не понимаю, в чем тут дело?!
Все люди пропадают разом!
Я напиваюсь в туалете!
Потом блюю над унитазом!!
Вскоре Шкафов ушел. А Шмаков стал глядеть в окно.
Полдня глядел. Полдня за окном шел дождь.
А вдохновения, мать твою так, все нет!!
«Ну, — думает Шпаков, — придется идти за жизненными впечатлениями». Встал и пошел. На Невский проспект.
Народу на Невском было полно. А поговорить не с кем, Правда, у Московского вокзала пристала к Шмакову толстая проститутка.
— Я же знаю, что ты любишь полненьких, — хватала она его за руку. — Ну-ка, скажи: «Я люблю полненьких».
Потом попался какой-то мужик, с виду трезвый. За ним шел маленький ребенок — тоже трезвый. Затем легкой рысью пробежали два пацана. Одному было лет сорок. Другому — далеко за пятьдесят.
Но все это было — н е т о…
Шпаков достал из урны газету и углубился в чтение. В газетах он читал только собственные рассказы, некрологи и колонку происшествий. Но в этот день его рассказов не печатали; в ящик никто не сыграл; а из происшествий была форменная ерунда: одна старушка изнасиловала другую.
И тут его взгляд, совершенно случайно, скользнул по объявлениям. И он с ходу прочел:
«Вдова адмирала, 62-х лет, ищет мужчину для приятного времяпрепровождения».
«Вот что мне надо! — обожгло Шмакова. — Трахну старуху, а потом напишу про это юмористический рассказ».
Прибегает Шпаков по указанному адресу. Звонит. Открывает ему дверь девочка лет двадцати. В обтягивающем свитерке, обтягивающей юбочке и в обтягивающих розовых трусиках с белой каемочкой… Впрочем, трусики были плодом шпаковского воображения.
— Позови бабку! — приказывает Шмаков. — Я по объявлению.
— Какую бабку? — не понимает девочка.
— Ну эту, вдову адмирала.
— Так я она и есть, — отвечает девочка.
— Как это? — понять не может Шпаков.
— Очень просто, — отвечает девочка и указательным пальцем в себя тыкает: — Вот тут, — говорит, — подтяжку сделала; здесь — урезание жировой ткани; там — ушивание двойного подбородка; грудь — перемоделировала; ягодицы — нарастила; ушила «мешки» на веках; произвела пластическую операцию носа; ну и еще кое-что себе углубила, чтоб приятнее было.
— Надо же, — удивился Шмаков. — А я-то думал, вам давно пора в крематорий.
— С этим мы маленько погодим, — отвечает вдовушка и руками вальяжно по наращенным ягодицам поводит.
— А у меня три года женщин не было, — на всякий случай подстраховался Шпаков. И, холодея от собственной храбрости, добавил: — Может быть, я даже импотент.
Адмиральша эротически хохотнула.
— Это ничего, — говорит. — Мужик становится импотентом только в одном случае: когда у него с о в с е м нет члена, языка и всех пальцев на руках. Ясно?!
— Ясно! — взбодрился Шмаков.
— И вообще, — продолжала адмиральша, — для меня главное не тело, а душа. Я тут до вашего прихода книжку одну читала. Так в ней написано, что душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
— А я тоже писатель, — похвастался Шпаков.
— Да-а, — выставила вперед перемоделированную грудь адмиральша. — А как ваша фамилия?
— Шмаков, — сказал Шпаков. — Или Шпаков, — добавил Шмаков. — Не важно.
— А-а-а, — припомнила адмиральша. — Ну как же… Читала я ваш рассказец в какой-то газетке. — И она процитировала по памяти: — «Поворачивай назад, — сказала Мария, — он у тебя уже маленький. — Маленький, да удаленький, — громко захохотал Степан».
— Вообще-то я пишу для школьниц, — сел на своего любимого конька Шмаков. — Для школьниц я пишу.
— Порнуху, что ли? — грубовато спросила адмиральша.
Шпаков слегка обиделся.
— Из-ви-ни-те, — сдержанно произнес он. — Э т о — не порнуха, а легкий налет эротики. Этакий флер. Я хочу, чтобы школьницы плакали над моими страницами.
— Эх, Шпаков, Шмаков, — покачала имплантированными волосами адмиральша. — Я гляжу, вы вообще не врубаетесь в насущные задачи отечественной эротики. Школьницы должны мастурбировать над вашими страницами, а не плакать.
Сказав эти слова, адмиральша пригласила Шпакова в комнаты.
…Первая комната была буквально завалена манекенами. Они валялись на полу, сидели в креслах, на стульях; два манекена в обнимку лежали на диване.
— Ого! — удивился Шмаков. — Манекенов-то сколько!
