Гром шарахнул последний раз — и тучи, рассасываясь буквально на ходу, стремительно полетели с ветром куда-то за Становой хребет. Ощущение было такое, что налетевший шквал только и старался полить закусочную «Загляни, дружище!».
Высыпавшие из своего высоченного экскурсионного автобуса пожилые японцы, восхищённо лопоча, вовсю фотографировали чёткий край тучи, подсвеченный утренним солнцем над отрогами дальних гор. В самом деле было красиво — Сентяпин и сам засмотрелся и даже благодушно скользнул взглядом по трём бичам[1], заговорщически кучковавшимся за дальним столиком, хотя в обычное время не преминул бы разогнать их отсюда куда подальше. Пусть их… День начинался хорошо и обещал быть хорошим — туристы из Японии, как правило, не скупились и искренне восхищались любой ерундой, если подать её, как экзотику. Похоже было, что они собираются задержаться, а значит, непременно позавтракают.
— Пап, ну чего, накрывать? — шёпотом спросила из-за спины дочка. Сентяпин покосился на неё; за спиной чада в боевой готовности застыли две другие официантки, вчерашние школьные подружки.
— Накрывай, — кивнул он. — Скажи на кухню — человек… — он прикинул на глаз, — человек тридцать. Пусть с запасом делают.
— Ясненько… — дочка окинула туристов взглядом и покачала головой:
— Нет, ну какие же пожилые японцы страшные…
— Поговори мне, — буркнул Сентяпин, но мысленно с ней согласился. Помесь черепахи с обезьяной… Но с другой стороны, они никогда не напивались, всегда были вежливы и не норовили бить посуду и уносить с собой солонки, чем грешили «свои».
Не переставая щёлкать фотоаппаратами, туристы постепенно потянулись в нарочито грубо рубленое помещение закусочной, церемонно кланяясь хозяину и что-то восхищённо бормоча друг другу. Сентяпин сохранял невозмутимое выражение лица, хотя ему всегда смешно было наблюдать, как «западники» трепетно относятся к фальшивой экзотике, которой щедро сдабривали их маршруты по Дальнему Востоку и их собственные гиды, и владельцы закусочных, «постоялых дворов», и продавцы сувениров вроде лаптей и матрёшек… Да пусть их. У них на родине тоже, небось, покатываются, продавая «новым русским» самурайские мечи, выточенные из рессор в слесарной мастерской по соседству…
Несколько «самураев» продолжали бродить по автостоянке и среди столиков под открытым небом, и Сентяпин не спешил уходить. Во-первых, они могли попросить накрыть им здесь. А во-вторых, среди бичей он различил знаменитого Ваську Ханыгу, который дважды продавал туристам (первый раз штатовцам, а второй — тем же японцам) эксклюзивное право фотографировать восход солнца на Зейском Море[2]. Хозяин закусочной не хотел, чтобы нечто подобное в третий раз повторилось в его заведении.
Неожиданно оживившись, японцы устремились к дальнему концу площадки, стрекоча блицами, как кузнечики — что-то привлекло их внимание. Сентяпин повернулся в ту сторону и усмехнулся, оттолкнувшись плечом от косяка.
Кажется, лето начиналось по-настоящему…
К закусочной на своём высоченном рыжем Угадае неспешно подъезжал Рат.
Сентяпин не видел его с марта, но снова подумал, что при желании мальчишка позированием заработал бы больше, чем он — своей закусочной. Но дело в том, что Рат ничуть не позировал. Он так жил. Японцам редкостно повезло — они наткнулись на нечто неподдельное… впрочем, сами они сочли это продолжением той же экзотики «a la russ»[3] и были в полном восторге.
Рат, подъехав к ограде, одним движением набросил повод на верхнюю перекладину между кривоватых жердей и лениво соскочил наземь, неуловимо перебросив левую ногу через конскую холку. Очевидно, дождь его как-то не застал — и он, и Угадай были сухие. Как всегда, мальчишка был одет в выцветший камуфляж, сапоги — порыжевшие, но из хорошей кожи и хорошего пошива, за голенищем правого торчала нагайка — и густо-зелёный берет, из-под которого выбивался пышный пшеничный чуб. Хотя предполагалось, что в Зее он сдаёт экзамены, Рат где-то успел здорово загореть, синие глаза казались очень яркими и большими… и Сентяпин в который раз подумал: «Как он на отца похож…»
Рат неспешно поправил конскую сбрую, вынул изо рта Угадая трензель, потрепал по чёлке, поцеловал в нос (японцы зашлись от восхищения), небрежно закинул краем потника приклад ружья в самодельном чехле (из закусочной выскакивали успевшие туда войти — как спецназ по тревоге), потянулся, достал ладонями (не пальцами!) начинающий парить под лучами солнца асфальт и неспешно пошёл к крыльцу, не глядя по сторонам.
— Брысь, — сказал за спину, не поворачиваясь, Сентяпин, знавший, что официантки торчат там. За спиной зашуршало.
— Изавините, — самый старый из японцев, успев за это слово трижды поклониться, задержал Рата. — Ми хотери бы зната, сикоко ми дорожны за фотография вас вам. Изавините.
Рат со спокойным удивлением посмотрел на японца сверху вниз и пожал плечами:
— Баловство… — после чего обогнул японца и оказался у крыльца.
Сентяпин широко улыбнулся. Он и сам не знал, с чего и почему его всегда тянет улыбнуться при виде Рата. Может быть, всё потому же — что мальчишка очень похож на отца?
![Метель [альтернативный вариант]](/storage/book-covers/41/41811edf82156a63c3694c34f71caef4824fc741.jpg)
