Сойдя с трамвая, Янош Мареску с облегчением заметил, что дождь кончился. Он постоял немного на месте, взглянул на ручные часы, что-то посчитал в уме и, успокоившись, направился в сторону площади Виктории.
Осенняя ночь была сырой и холодной, улица почти вымерла. Машин не было видно, прохожие тоже попадались редко. По-видимому, люди не хотели выходить из дома в такую погоду.
Дойдя до Шоссе[1], Мареску остановился. Прежде чем перейти на улицу Жиану, он постоял две или три минуты, рассеянно глядя на светящиеся отражения высоких электрических фонарей на мокром асфальте.
Мрачной казалась ему большая опустевшая улица, светящиеся лужи, черное тяжелое небо, угрожающе нависшее над городом... Все это походило на картину художника-сюрреалиста, заставляющую почувствовать отчаяние мира и немую скорбь большого города.
Мареску, от природы очень чувствительный и впечатлительный, тяжело вздохнул. Подойдя к витрине мебельного магазина, он стал внимательно всматриваться в свое отражение в стекле. Перед ним был невысокий, худой, сутуловатый мужчина пятидесяти восьми лет с грустным лицом и усталым взглядом. Лишний раз он убедился, что облик его был малопривлекателен: серое пальто, приличное, но не модное, подчеркивало это ощущение физической и моральной усталости.
Разочарованная улыбка скользнула по тонким губам румына. Он пытался отогнать мрачные мысли, но они были сильнее его. Он заметил, что ежегодно с наступлением ноября у него начинается депрессия.
В действительности Мареску никогда не был оптимистом или весельчаком. Даже в благоприятные времена, когда все шло неплохо, он был скорее мрачноватым человеком. Дело в характере. Он родился грустным, как другие рождаются веселыми. Но хуже всего он чувствовал себя осенью. Как только желтые листья начинали отрываться от веток, его жизненные силы угасали и он становился неврастеником. Сейчас — а это продолжалось уже более недели он почти побил собственный рекорд по хандре. Мрак, окутывающий его душу, постоянно сгущался. Он чувствовал себя подавленным.
Мареску пошел к парку Филипеску, прямая аллея которого выходила на улицу Минку, свернул на тропинку налево, не спеша подходя к кустарникам. Мокрый гравий прилипал к подошвам.
В условленном месте он увидел высокую импозантную фигуру Людвига Кельберга на фоне карликовых деревьев с пышной листвой.
Как обычно, немец был безукоризненно пунктуален.
Уже почти год они встречались по ночам один раз в две недели, и ни разу Кельберг не опоздал.
Великолепно организован! Впрочем, как и вся его нация. Но и очень придирчив. У этого гиганта с бычьим затылком была мания старой девы. Он готов был задушить Мареску за пятиминутное опоздание.
Низким, гортанным голосом немец прошептал:
— Добрый вечер, друг. Сегодня вы вовремя. Как дела?
— Плохо, — пробурчал румын.
— Неприятности? — спросил Кельберг, нахмурив брови.
— Да нет — ответил Мареску разочарованно. — У меня хандра, Кельберг.
— У вас всегда хандра, — язвительно заметил немец. — Я вас другим не видел.
— Вы правы, — признал Мареску, — но за последние дни она принимает чудовищные размеры. Помимо тревоги, у меня жуткие предчувствия. Я не сплю по ночам.
— Обратитесь к врачу, — проворчал Кельберг. — В наши дни врачи умеют лечить депрессию. В следующий раз, когда я поеду в Париж, я привезу вам модитен.
— Что это?
— Очень эффективный медикамент, действующий на центры высшей нервной деятельности.
— Заранее благодарю, — вздохнул румын недоверчиво. Кельберг резко спросил:
— Сегодня есть что-нибудь интересное?
— Урожай неплохой. Мне наконец удалось раздобыть копию секретного отчета, относящегося к металлургическому комплексу. Кроме того, я получил цифры следующего трехлетнего плана по производству вооружения.
— Поздравляю, — удивившись, сказал Кельберг.
— Наконец-то я заслужил комплимент, — промолвил Мареску. — Получение этой информации оказалось трудоемким и опасным.
— Не сомневаюсь.
— Не забудьте предупредить вашего корреспондента, чтобы он был осторожен. Трехлетний план военного производства — Это взрывоопасный материал. Поскольку эти цифры отражают весь военный потенциал Варшавского Договора, то здесь замешаны русские. Вы представляете, каким может быть ответный удар, если ваш корреспондент допустит неосторожность при передаче сведений?
— Можете на меня положиться, Мареску, — пообещал немец, лицо которого приняло почти торжественное выражение. — Можете передать мне документы совершенно спокойно.
— Надеюсь, вы располагаете средствами? — вкрадчиво спросил румын.
— Естественно.
— Вы не думаете, что справедливость требует выплатить мне небольшую специальную премию? — намекнул Мареску. — В некотором роде за риск.
Людвиг Кельберг колебался. Затем сказал с упреком и в то же время с угрозой:
— Вы неблагоразумны, Мареску. Финансовый вопрос был решен раз и навсегда, и я не потерплю, чтобы мы его при каждой встрече пересматривали. Договор есть договор.
— Я мог бы ограничиться выполнением контракта, — возразил румын.
— Что вы хотите этим сказать?
— Передавать вам только текущую информацию и сведения, попадающие мне в руки. Это избавило бы меня от риска, на который я пошел, и вы ни в чем не могли бы меня упрекнуть.
