Леонид Жуховицкий
Колькин ключ
Из вагона он вышел неторопливо и позже других, хотя вполне мог выпрыгнуть первым: прочие были с вещами, а он с нетяжелым дряблым рюкзачком.
— Ну, спасибо, Маруся, — сказал он немолодой проводнице и, пожав ей руку, приятельски задержал в своей. — Может, и увидимся когда.
— В нашем деле все бывает, — согласилась проводница. Она отдежурила полночи, до смены еще оставалось часа два, и в глазах ее стояла терпеливая усталость.
— Днем хоть отоспись, — пожалел он женщину.
— Отоспишься с ними, — отозвалась она, поведя взглядом в глубь комбинированного вагона.
— Тоже верно, — вздохнул он. — Так что там с меня причитается?
Женщина вяло отмахнулась:
— Да ладно…
Она пустила его вечером на узловой станции и вполне могла рассчитывать на пятерку. Но как взять деньги с человека, который до полуночи пил с тобой чай в служебном купе, ел пирожки с картошкой, угощал своими конфетами, а главное охотно слушал и охотно сам говорил, понятно отвечая на все вопросы, будь то про Москву, про политику или про цены на Кавказе.
Перед станцией, на маленькой площади, неровно усыпанной трамбованным щебнем, было тесно от машин. Больше всего стояло бортовых. Но было также несколько самосвалов, панелевоз, газик и даже два автобуса, хотя и без маршрутных дощечек.
Люди, сошедшие с поезда, суетились среди машин, ища нужную, выспрашивая шоферов и рядясь. Он же суетиться не стал. Еще стоя у вагона, оглядел маленькую станцию, понял ее, по слуху уловил направление дороги и теперь сразу же двинулся туда, где крепкая, улучшенная щебенкой грунтовка делала петлю и устремлялась на север.
Ну и судьба, думал он про станцию. Еще небось года два назад была нормальная тишь да глушь, с минусами, конечно, но ведь и с плюсами: спокойные нервы, огородики, разные сезонные радости — грибы, рыбалка, ружьишко, кедровый орех в тугих холщовых мешках, облепиха от всех болезней… Но вот возникла в отдалении стройка и, исходя из своих надобностей, мимоходом приладила тихий поселочек к своей длиннющей хваткой руке в качестве локтевого сустава между двумя дорогами, железной и шоссейной. Вот тебе и спокойные нервы. Рыба ушла, звери разбежались, облепиху ободрали приезжие. Из благ цивилизации — только грохот под окнами…
Хотя, с другой стороны, подумал он и усмехнулся, для местных девок прямо новая эра.
А вообще-то совсем как человек, — пришла к нему новая мысль, — живет, процветает, планы строит, а его вдруг схватит, завертит, хрястнет, хребтиной о стену, и будь здоров, начинай новую, горбатую жизнь. Хоть криком кричи:
«За что?!» — никто даже не услышит.
Так размышлял он о маленькой станции — с оттенком жалости, но в общем равнодушно. Лично к нему она касательства не имела — еще сотня метров, и останется за спиной. Его теперь касалась дорога — грязная, разбитая колесами и гусеницами, в самых тяжелых местах вылезающая на обочины, но до ближайшего бугра терпимая. А что за бугром, пока угадать было нельзя.
Он шел небрежной, неторопкой походкой, перекинув рюкзак через плечо, как студентка сумочку, словно путь намечался квартала в полтора. Его обогнал газик, потом бортовая с людьми в кузове, потом автобус, хоть и без маршрутной дощечки, но набитый битком.
На этот попутный транспорт он не реагировал никак, даже не оборачивался на шум мотора. И, лишь угадав по гулу самосвал, замедлил шаг, огляделся и вскинул руку легким независимым движением, так что непонятно было, чего он хочет: то ли просит остановиться, то ли желает водителю счастливого пути.
Из-за этой неопределенности водитель замешкался, тормознул поздно и потому резко. На грязи самосвал повело, кузов рвануло к обочине, где стоял прохожий. Тот не отпрыгнул, только чуть отстранился и с сочувственным любопытством глядел, как водитель, бледнея, выкручивал руль.
Машину развернуло боком, и водитель, излив душу в длинной фразе, лишь в самом ее конце выкрикнул с искренним недоумением:
—… тебе что, жизнь недорога?
На что прохожий ответил, пожав плечами:
— Да не так, чтобы очень…
После чего оба улыбнулись: водитель потому, что ценил юмор, прохожий потому, что в общем-то сказал правду.
— Куда хоть тебе? — спросил водитель, остывая. Тот ответил:
— А куда хошь. Можно до конца, можно до поворота. Вези, пока не надоем.
Он знал, что самосвальщики с попутных обычно не берут — на стройках не принято. Но здесь было лишь преддверие стройки, дорога, а у дороги свой обычай. Но и у прохожего был свой обычай — за попутки он давно уже не платил. Не хотел. Деньги были, но лишних не было.
— Садись, там разберемся, — бросил водитель, выравнивая машину. — Геолог, что ли?
— Куда мне.
— А кто?
— Я-то? — Прохожий посмотрел на водителя, понял его, устроился поудобней и ответил с удовольствием — Путешественник.
Водителю слово тоже понравилось.
— Подзаработать, что ли?
— Это никогда не мешает.
— Значит, прямая тебе дорога на Колькин ключ.
— Ну, раз советуешь, — сказал путешественник, — можно и на Колькин ключ.
Он как раз туда и добирался.
Дорога пошла ровней, не требовала ежесекундного глаза, и водитель, парень молодой и любопытный, разглядел попутчика повнимательней. На путешественнике были резиновые сапоги, в этих местах неизбежные, старые вытертые брюки, — вроде синие и форменные, но что за форма, не разберешь. Толстый свитер домашней вязки, серый и грязный, а поверх — защитная куртка студенческого стройотряда, выцветшая чуть не до белизны. Но не студент же — лет сорок небось…
