Всю свою жизнь он смутно отдавал себе отчет в том, что вещи вокруг него исчезают без всякой причины. На его крещении, как ему рассказывали с дружеским хохотом, вода исчезла из купели. «Высохла в жаркую погоду, старик!» — таково было официальное объяснение, но все равно это было очень странно.
В школе его учителя-оставшиеся в его памяти безликим стадом — никогда не могли понять, почему книги, линейки, карандаши и другие несхожие предметы, принадлежащие Престину, должны были быть в ограниченном количестве, или почему школьные кабинеты, в которых он занимался, испытывали недостаток в наглядных пособиях. Но так как он проводил половину своего времени в Соединенных Штатах, а другую-в Англии, то он получал образование более на практическом опыте, чем по устойчивой академической системе.
Направляясь на ожидающий его в Лондонском аэропорту самолет, будучи уже взрослым человеком, имеющим работу, он знал, что это его никогда не волновало. Он не беспокоился. Он всегда знал, что он собирался делать: он собирался стать летчиком, как его отец.
Над Престином, естественно, безжалостно насмехались из-за его имени: Роберт Инфэми Престин[1]. Все, что можно было произвести из этого, доставалось ему. Инициалы на его дорожных сумках (написанные внутри) были R.I.P.[2]. Любой авиатор превратил бы это в интригу, но это его тоже не беспокоило. Любая его мысль обретала крылья, уносила его прочь в открытую голубизну, проносилась с ним через эфирные небесные королевства. Он никогда особо не беспокоился о чем-то другом. Он никогда, к примеру, не интересовался девушками.
Поэтому, когда он увидел темноволосую девушку в короткой юбке, с длинными ногами, столь неосмотрительно поднимающуюся на борт самолета вместе с другими пассажирами, он — безусловно, единственный мужчина там, поступивший таким образом — больше заинтересовался Трайдентом с его тонким и мощным, элегантным хвостовым опереньем.
Неизбежно и без сознания потери времени Престин перепроверил свой ручной багаж, как только уселся. Опять-таки, без проявления удивления или его отсутствия он обнаружил, что все осталось при нем: портативная пишущая машинка, портфель, магнитофон, журналы. Он, возможно, потерял один или два листка, но это не имело большого значения. Он с сильным интересом ожидал предстоящую выставку в Риме. Италия всегда согревала его-физически, ментально и, если он сдержанно принимал ее, то и духовно.
Как авиационный журналист, он нашел себе нишу в летающем мире, который в ином случае из-за его не отвечающего требованиям зрения был бы навеки закрыт перед ним. Он никогда не забудет того всеобъемлющего ужаса, охватившего его после первого отказа. Королевским Военно-Воздушным Силам, как ему вежливо, но твердо объяснили, требовались молодые люди с безупречным зрением.
Все остальные тесты он прошел с легкостью.
Он нацепил на нос свои очки без оправы и вытряхнул бумаги, отыскивая «Флаинг Ревью». Он решил держаться настороже. Как раз сейчас он использовал журнал как прикрытие для реакции его тела на заработавший внизу реактивный двигатель.
Кто-то сел рядом с ним, и, не поднимая глаз, он автоматически подвинулся, хотя это было совершенно не нужно в сверх-роскошном салоне Трайдента.
В Риме ему будет хорошо. Там еще не слишком жарко, хотя он испытывал наслаждение от жары и долго носил свитера после того, как его более современные американские друзья одевались во что-то более легкое во время застывших волн Нью-Йоркского зноя. Напротив, он не обращал внимания на холод (хотя и предпочитал жару) и будет долго носить светлый плащ, после того как его английские друзья перейдут на толстые пальто и модные короткие шинели военного типа.
Но терпимость к климату не помогла ему и с ВВС США. Как и Королевским ВВС, им нужны были люди, которые могли видеть, куда они летят.
Престин уже свыкся с двойным отказом. Он писал хороший материал о полетах и летал в качестве пассажира при малейшей возможности. Но за исключением нескольких полетов на малой высоте на Тайгер Мот, нескольких кругов и воздушных ям, одиночного полета и билета летчика, он не совершил ни одного настоящего полета. Но, во всяком случае, полет на старом Мотыльке (moth-мотылек) дает тебе опыт, который не может дать ни один Лайтнинг или Фантом — так, по крайней мере, ему говорили. Он никогда не имел возможности сравнить.
Один из его журналов упал на мягкое ковровое покрытие пола. Нагнувшись, чтобы поднять его, он смутно заинтересовался белыми сетчатыми чулками, которые тянулись все выше и выше — он внезапно посмотрел вверх и покраснел, обнаружив, что он смотрит в темные карие глаза на круглом веселом лице, улыбающемся ему сверху. Он резко смутился и почувствовал себя полным дураком.
— Прямо беда какая-то с этими чертовыми юбками, — сказала она, извиваясь и дергаясь — без заметного эффекта — и позволила своей сумочке упасть, так что Престин был вынужден поднять и ее. — О, спасибо. Может, вы лучше подниметесь? У вас будет искривление позвоночника, если вы будете так горбиться.
Престин выпрямился, как марионетка. Еще один журнал упал. Он оставил его лежать. Он не найдет другой оговорки, если нагнется еще раз.
