— Последнее время, — Пруденция отхлебнула из чашки, опоясанной орнаментом в виде пляшущих дервишей, — странные жалобы, странные просьбы.
Блеснула и вмиг пересохла влажная полоска — губы её от природы всегда горячи, едва ли не горячее, чем кофе.
— Не замечал, — признался Пий.
Откуда такая уверенность, что у неё такие губы, он же не отоларинголог, способный измерить температуру одним взглядом? Не было ли между ними чего-нибудь? Годков десять назад, а? Вряд ли. Нет, абсолютно исключено: уж кто-кто, а Пий свою память знает вдоль и поперёк, и по диагонали. Ну а если всё-таки было бы? О чём, интересно, они бы тогда болтали — в оглупляющие месяцы ухаживания, взаимного цветения? Два зануды-врача, реаниматолог и психотерапевт. Наверняка всё о том же. Она ему рассказывала бы о своих раздавленных и разбитых, он ей — о своих расстроенных и растерянных. Вот и сейчас Пий поймал себя на мысли, что пациентка, которой назначено здесь, в кафе через сорок минут… нет, уже через полчаса — никудышная тема. Слишком всё банально. То ли дело у Пруденции:
— На днях по кускам собирали одного. Со стенок метро соскребали. А он пришёл в себя и оглядывается так… Не отпускаете? — говорит. Нет. Почему? Клятва Асклепия. Ясно.
Именно это кафе Пруденция недолюбливает. Эклектику: японские фонарики, турецкий кофе, индийские столики — будто жертва самолётной катастрофы, сшитая пьяным хирургом из случайно подвернувшихся кусков. Но пациентам Пия есть на что посмотреть в час сеанса. И сеанс уже скоро.
— Все мои хотят изменений, — уклончиво замечает Пий. — Иначе — но хотят. Попытка самоубийства на самом-то деле тоже лишь нетерпеливый акт самолечения.
В глазах коллеги мелькнуло выражение то ли сострадания, то ли недоверия: что-то скрывает? Но она не офтальмолог и не в силах установить истину по глазам.
— Направь его ко мне, — предложил Пий.
— Сегодня?
— Ой, на сегодняшнюю ночь и до завтрашнего обеда всё расписано.
— Ясно, — Пруденция невольно повторила своего пациента, но без отчётливого разочарования. — Тогда я пойду?
— У нас ещё полчаса.
— Хочу прогуляться по улицам. Вдруг встречу кого-нибудь незнакомого. Спокойных тебе суток.
Она глянула в зеркальце, облизала кофейные полоски с губ, поднялась, неуклюже громыхнув ротанговым креслом, сверкнули крохотные искорки денежной испарины на шее, и, когда она наклонилась чмокнуть его на прощанье в щёку, вздрогнула от микрооргазма, полученного от банка в подтверждение транзакции. Походка у неё верблюжья, плечи как у африканского барабанщика, но что-то есть в этой чрезмерной мощи; наверно, только перед такими и пасует смерть в решительные минуты.
«Нет, — постановил он, — ничего между нами не было». Оставшиеся полчаса он обходил все улицы и закоулки своей памяти. Не пропустил ни единой подворотни. Для тренированного человека такая пробежка не утомительна. Не встретив никого незнакомого, он удовлетворённо хмыкнул: Платон с его диковинной идеей о том, что всякое знание есть лишь воспоминание истин, изведанных в прежних жизнях, всегда казался ему фантазёром. А с Пруденцией у него… что-то явно будет. Назревает. Это чудесно.
— Доктор Пий, добрый вечер… ой, уже доброе утро!
— Здравствуйте, здравствуйте, мадам…
Она была одета с продуманной легкомысленностью, но манера речи выдавала женщину ста пятидесяти-двухсот лет. Пушистые кудряшки, прокрашенные симбиотическими бактериями в пшеничный цвет, огромные голубые глаза, тонкие пальчики на ногах, кожа рассветно-розовая, почти прозрачная — агница, одним словом.
— Если вам охота вставлять французские словечки, то мадемуазель — увы, вновь. У меня травма.
— Ко мне без травм не приходят. Кофе?
— Стрихнину. Муж… уже бывший… Ох… Мы… много, очень много лет вместе. Ушёл к молодой… ну, в смысле к девушке новейшего поколения. У неё память свеженькая, коротенькая. С тобой, говорит, — со мной, то есть, — тоска: ты меня знаешь, я тебя. Всё рассказано и обговорено. А мы как раз собирались завести ещё ребёнка. Нам снова подошла очередь. Мы хотели девочку. Он, видимо, слишком сильно хотел.
— Понял. Мне нужно взять анализы, чтобы…
— Удостовериться в моей правдивости. Согласна.
Пациентка, отведя лилейным пальчиком локон с лица, беззвучно ахнула на протянутую пластинку. Химико-автоматический консилиум в течение секунды подобрал лечение, получил подтверждение из полиции и разрешение от работодателя «мадемуазель».
— Всё в порядке?
— По юридической части — да.
— Значит, будем править меня. Доставайте ваш метроном или чем вы там блестите.
— Просто сядьте удобнее. Хотя можете и в мучительной позе. Или прогуляемтесь. Ничем я ослеплять не буду.
Ведь Пий вводит пациентов в транс не посредством глянцевых предметов. Шумная улица отлично подходит для сеанса. И любой объект может послужить концентратором. Заметно было, что пациентка врезается острым взглядом во влюблённые парочки, будто желая рассечь их, словно скальпелем. Поэтому, чтобы отвлечь, доктор предложил ей послушать шелест осины над улицей. Тревожный и вместе с тем умиротворяющий.
— Когда вы впервые встретились, что было вокруг?
— Я гуляла в каком-то парке, только что попрощалась с подругой и уже собиралась отправиться домой, поработать, но сердце моё требовало ещё своего любимого мороженого, а как выяснилось, нет, не мороженого. Ничего особенного; мы, как все, нашли друг друга по запаху. Я как раз цвела, а тёплый ветер кружил по парку, разнося на своей бархатистой шкурке феромоны, словно сам игривый зверёк, ищущий пару.
